* * *
У Магомета живёт ручная гора,
она юлит под ногами, бьет по паласу хвостом,
ластится, лижет ладонь, глядит на тонкий восток,
ведь именно на восток выходит окно на кухне.
Магомет читает ей на ночь зелёный Коран,
чешет гору за ушком, в блюдце льёт молока.
А гора шалит: как-то он недосчитался клубка,
а гора вечно прячет еду под диван, но мух нет.
Магомет приручал гору семь тысяч лет и семь зим,
приходил каждый день, расстилал плед всё ближе к ней,
а однажды увидел её, с узелком и котомкой, в окне,
и впустил, отперев стопудовым ключом сим-сим.
«Лучше гор могут быть только горы…», - поёт Магомет,
и ручная гора, превратившись в сердитый вулкан,
не выходит, ревнуя, из своего уголка:
«У него Джомолунгма и Пик Коммунизма опять на уме…»
Магомет кормит гору вкусным мясным борщом,
Магомет гребешком чешет шерстку своей горе.
Даже если кислокапустный суп на плите сгорел,
гора скушает всё, деликатно попросит ещё.
Гора забирается на его плечи и падает с них,
гору можно свернуть, она может свернуться сама,
особенно под батареей калачиком если зима.
Особенно если петь «Спи, моя радость, усни…»,
гора засыпает, урча, на пророчьей груди…
Если гора не идёт к Магомету, он так грустит…
Если гора не идёт к Магомету, он спит один.
* * *
Прихожу, развожу руками, говорю, я ему больше не друг, он не хочет видеть меня.
Отвечают, поплачь, всё одно угомонишься к утру, говорят, глаза вытеменни,
говорят, он тоже будет рыдать, а потом успокоится, да и найдёт себе новую - девочка,
звёздочка - будет смотреть, как у неё в полупрозрачной головке растёт талант. Где в очках
его ярче всего отражается солнце, помнишь ты, спрашивают?
А я в угол забилась, коленку грызу да скулю собакою паршивою.
Разве кто-нибудь нужен тебе, всё пытают, камней писать - вот с кого!
А мне нужно-то... смена белья, бутерброд, крепкий мате да томик Бродского,
а мне надо-то меньше, чем всякому смертному: только хлеба и зрения,
чтобы хоть один смертный смотрел, как в моей голове прорастает гений.
Чтобы камни писал с меня.
А тот, про которого в первой строфе, сейчас спит. В его часовом поясе время небыстро так...
Ненавидит меня во сне за то что выросла слишком стремитель-
но. Складывает во сне таблицы, рисует дебюты и миттель-
шпили. Доживает свои сновидения. Мёрзнет. Хочет письма с "извини" во первых строках.
* * *
В окна бьётся что-то холодное - ветер-биплан.
Даже единственная вещь в комнате, которая горяча,
Настольная лампа, к ладони тянется - хочет тепла,
Твоё милое солнце совсем замёрзло. Ему бы чай.
Твоему светлому солнцу бы тёплую кошку в постель
Или просто кошку, которая гоняла мышей в углы б.
Или просто - в постель, чтобы спать и видеть: у глыб
Стоунхенджа древние кошки и мышки ждут древних гостей.
Или просто - тепла. Твоему настольному солнцу - тепла
В кружке с чаем с лимоном без сахара. И виноград.
Перед сном бог, который всеблаг, пожелает всех плах.
Твоё тёплое солнце свернётся калачиком до утра.
* * *
Монозвук. Монохром. Съёмки Таллинна.
Диафрагма и выдержка - максимум.
Чтобы чёрные птицы взлетали на
Камни тёмных церквей, быть бы так сему.
Быть бы вечно зиме раскофеенной,
Быть трамваям всегда обесточными.
Но улыбка заснеженных фей ина,
Чем промокших. И мне бы восточнее...
Старый Вышгород скажет на жалобы,
Прикуривши у дворника: "Анечка,
Отчего и к кому ни бежала бы,
Всё равно возвратишься на Аничков."
И балтийский акцент в этом слышу я:
Холод, лёд и на сердце проталины.
Тихо дышит моя незастывшая
Диафрагма. И выдержка Таллинна.
Городу и Человеку
Эти ночи здесь лепят из глины и белого воска
И рисуют мосты чёрной тушью на бледных обоях.
С неба серого – звёзды, как в заспанных кухнях – известка,
Облетают. Ты, я. Чай с ромашкой согреет обоих.
Твой закат перельётся в рассвет для меня. Ночи белы.
(В этом городе знак моветона – не думать о вечном.)
Если вспомним, напишем с утра уголькам и мелом
И Неву водопадом, и небо зарницей и Млечным.
Я спешу опоздать на мосты и остаться на Невском
Этой ночью красивой, небесно-игреневой масти.
Мы с тобой ещё вспомним во сне, монохромном и веском:
Разводили мосты. Целовались. Такое вот счастье.
(с) Анна Юдина (известна также как Edward и volchonka)* * *
Sehr langsam
Сердце? – Что сделает сердце в беде и досаде?
Плоский валун омывая всплеском коротким,
Снова и снова – движенье отброшенной пряди,
Лоб, и опущенный взор, и поклон, и походка...
Зрение долго училось пчелиной науке,
Ладился труд благовонный – стяжанье блаженства.
Лакомый облик – тяжёлый и светлый – и руки,
Руки твои, говорю, и ладони, и жесты –
Память? – Нет, это не память, – обрывок, обрубок
Музыки мучит, течёт и не может пролиться,
Кружит и нежит, вдохнёт и запнётся, – и губы,
Веки твои, и виски, и зрачки, и ресницы...
Время уносит прямые прозрачные крылья;
Белые блики колышутся в золоте зыбком...
В боль, точно в воду, войду, – насладившись усильем.
Выговор нежный, и смех, и глаза, и улыбка...
