- А начнет болеть, когда уже не со мной, кто же будет его лечить?
Он запирает дверь, она распахивает окно, будто позабыла ключи, эту опцию взять бы и отключить, выбросить букву «л», он молчит, боль дотягивается до ключиц…
Есть игра – верь-не-верь, её суть ясна - каждый рассказывает своё. У неё из раны видна весна, чуть пригреешь – и тает лед, еще чуть – и я лето допью до дна, кажется, календарь не врет. А она? Ну а что она? Не считает дни. Ты её ударь, замолчи, сомни, с понедельника зачеркни.
- Как бывает, что столько слез?
Так смешно держать, отпускать, ловить, и смотреть, что калейдоскоп складывается стеклышками любви... Сколько б мы протянули – с год? Чего доброго – начали бы гнездо вить, пожалуйста, пусть уж сама уйдет, с пониманием. Без обид. Дело известное, волчья сыть, затягивающие пески, сейчас она думает, что не может быть иначе, чем есть из моей руки, и летит, знай себе, летит, крепче впечатывая каблуки, но может, все-таки возвратить? Виски тупо стучит в вискИ, три толстых тетки прядут и прядут нить, руки легки, клубки горьки, как стрихнин...
- Если мне суждено уйти, кто тогда будет с ним?
Солнце спрячет лучи, расплавленные ножи, тоску зарядив в дожди, она будет идти, глядя как нежность её бежит, не выпитая из груди, и не будет знать, что он слышит лишь двери скрип, что последний шаг – для нее только первый шаг, она будет идти, не зная, что нежность её звучит, навсегда - у него в ушах.
И когда-нибудь на каком-нибудь берегу, где стеклышки обкатанные лежат, он найдет и поднимет, чтоб порадовать хнычущего малыша, станут вместе смотреть сквозь него в горизонт, в сливающуюся даль, потому что она идет, и нежность её идет, и не кончается календарь...
