Дорогой Хаим!
Меня удивляет, что давно уже от тебя нет никаких вестей. После того письма, в котором ты жалуешься на «постылый» Мариенбад, на то, что там тебе делать нечего, ты вдруг умолк, в то время как другим, слыхала я, ты пишешь очень часто и очень много… Я узнаю от чужих людей, что ты там, в Мариенбаде, с Божьей помощью, кавалер и опекаешь, как мне говорили, очень мало мужчин, но зато очень много женщин! Я понимаю, Хаим, что это, должно быть, довольно приятно – чувствовать себя, как у нас говорят, «одним мужчиной на Москве»… Правда, к этому надо иметь склонность, надо располагать известными способностями, чтобы уметь угождать стольким женщинам, не сглазить бы…
Ты жалуешься, Хаим, и сожалеешь, что ты не писатель. Будь ты писателем, ты мог бы писать и писать о Мариенбаде. Думаю, что ты напрасно скромничаешь. Наоборот, я должна сделать тебе комплимент и сказать, что никогда не полагала в своем муже такого писательского таланта. Твои письма, без лести говоря, – подлинные образцы для письмовника. Помимо того что они красиво написаны, они к тому же и разнообразны, каждое письмо в другом тоне и с другим содержанием, несмотря на то что написаны они почти в одно и то же время.
Так, например, твои письма, адресованные жене, не такие, как те, что ты пишешь своим добрым друзьям. В письмах к жене ты жалуешься на «постылый» Мариенбад, на то, что ты ничего не делаешь кроме того, что предписывают врачи. Ты не ешь, не сидишь на одном месте, не притрагиваешься, упаси бог, к картам – словом, ты «лечишься», отбываешь адовы наказания на этом свете и страдаешь в своем мариенбадском «изгнании». Между тем письма, которые ты пишешь другим, гораздо живее, веселее и читаются как фельетоны. Из твоих писем, адресованных другим, видно, во-первых, что врачам ты показываешь кукиш, что ты ешь, не сглазить бы, с отличным аппетитом и играешь, слава богу, по целым дням либо втроем в преферанс, либо в крайнем случае вдвоем в «шестьдесят шесть». Да продлит Господь годы мадам Чапник. Что бы я стала делать, если бы и ее, не дай бог, не было в «постылом» Мариенбаде? С кем бы ты играл в «шестьдесят шесть»?… А во-вторых, из твоих писем, которые ты пишешь чужим, видно, как самоотверженно ты взял на себя наблюдение за теми несчастными женщинами, которые впервые выезжают в большой свет, и как близко ты принимаешь к сердцу то, что эти одинокие женщины гуляют по Мариенбаду не с тем, с кем нужно, ходят в ресторан не с тем, с кем им подобает, и живут не в надлежащей гостинице. Поэтому тебе приходится жертвовать своим здоровьем, и переселять эти заблудшие души в другие гостиницы, и немедленно сообщать об этом их мужьям, дабы эти последние огорчались и не знали покоя… Нет, Хаим, так беззаветно жертвовать собою ради других тоже, пожалуй, не стоит. Ты не должен забывать, что «лечишься», ты не должен так огорчаться, Хаим! Поверь мне, эти одинокие женщины, с Божьей помощью, благополучно вернутся к своим мужьям, которым было так некогда, что они, едва дождавшись тридцатидневного срока после смерти жены, поторопились жениться, а сейчас дрожат от страха, как бы их жены, не дай бог, не оступились… Глупые мужья! Спросили бы меня – они должны были бы дать своим женам полную свободу. На привязи держать можно только корову, да и то случается иной раз, что и корова пропадает…
Но – молчу! Я совсем забыла, что тебе некогда. У тебя, у бедного, столько забот в этом «постылом» Мариенбаде, упаси и помилуй бог!..
Будь здоров, Хаим, и не забывай, однако, и мне кое-когда закинуть письмишко, хотя бы из приличия. Пусть тебе кажется, что и я принадлежу к числу твоих «добрых друзей», которым ты пишешь часто и много – правда, под строжайшим секретом… Желаю тебе успеха в картах, как и во всех прочих делах и предприятиях…
Эстер (с)
