***
Если знать, где, ныряя, коснёшься рукою дна,
Открывается новая глубина,
И оказывается обычное дно двойным,
Чего вроде бы раньше не водилось за ним.
И между привычным и настоящим дном
Нам не ведомые созданья возводят дом.
Лепят стены и крышу из беспризорных снов,
Настилают прозрачный пол из словесных основ
Незнакомого, очень древнего языка,
А для окон они улавливают облака,
Отражающиеся так глубоко в реке,
Что их след остаётся прямо на дне, в песке.
И повсюду растёт голубая, как небо, трава,
Заплетаясь в символы нового колдовства.
Если встать на них босиком, и лицом на юг,
Будет виден очерченный пеплом защитный круг,
Опоясывающий недостроенный дом
И хранящий вечно находящихся в нём
От любого, кто захочет прийти извне,
Кто прознает о тайном, о настоящем дне.
И с восходом солнца из восточной двери,
Раздвигая, как полог, матовый свет зари,
Выступает важно и чинно один из тех,
В каждом шаге которых - снег или смерть, или смех.
В его долгих пальцах - щербатая, как луна,
Чаша с пеплом, полная до самого дна.
Он обходит круг от рассвета - по ходу звёзд,
Закрывая бреши, и будто бы не всерьёз
Всякий раз бросает пригоршню пепла за,
Расширяя границы, и открывает глаза,
И мурлычет тихонечко, наблюдая, как
Оседают пылинки в тонкий рассветный мрак.
С опустевшей чашей он возвращается в дом,
Гладит камни камина и жёлтое пламя в нём,
И, оставив сосуд, идёт к собратьям в углу,
Спящим зыбким сном на звонком, прозрачном полу,
Собирает что-то в морщинистую ладонь,
К очагу вернувшись, кормит этим огонь,
Напевая на свой переливчатый, странный лад,
Что воспоминания очень долго горят,
И их пепел - защита, лучше которой нет,
Ибо он излучет тот самый свет,
Что дарует покой мятущемуся уму
И отраду - усталому сердцу, а посему
Память - лучшее топливо, и ни к чему она
Им, нашедшим истину здесь, у самого дна.
