Изменилось мое энергетическое состояние. В очень худшую сторону. И на то есть причины.
Не полгода. Год. Без трех недель.
Но я не изменилась. Моя любовь и мои пять-шесть принципов. Все то, за что я могу умереть и убить. Это - не изменилось. Оно неизменно сорок лет как.
Я могла говорить в другом стиле, с другими интонациями, но и сейчас, и пять лет назад, и сорок - я говорю то же самое. Впрочем... что слова... Живу я так.
Разве кто-то говорит о гарантиях на любовь? Знаете, что именно внушало мне подозрения в отношении бедного Гексли? Он так безответственно клялся в вечной любви и верности...
Я бы не дала такой клятвы... Мало ли... Я и придумать не могу, за каким фигом мне может потребоваться изменить мужу... но... а вдруг пятеро в подворотне... и я не отобьюсь...
Я требовала честности, тупой фактографической честности. Собственно одной фразы.
В тот день, когда он примчался ко мне зеленый, плачущий, с трясущимися руками и стоном "Мася, Мася, я кажется тебя не люблю..." Ему надо было добавить одну фразу: "Я тебе только что изменил..." (Естественно он не собирался... Случайность... Очень просили, он никогда не умел отказывать... физиология подключилась...)
ВСЕ.
Все остальное я бы сделала сама.
Две жизни - за одну фразу, за мгновение трусости.
Не дороговато ли?
До конца дней не прощу себе, что не взяла его за лацканы и не спросила: Ты с чего это вдруг на ровном месте вздумал? ТОГДА он бы сказал. Не пришло в голову. Потому что если "не люблю", то чего еще спрашивать-то...
Я беру на себя ответственность за каждый свой поступок и за каждую свою ошибку. То есть... не беру, я не могу не взять. Она просто есть, потому что я живу в последствиях своих поступков и своих ошибок. Но какого черта я должна отвечать за чужие розовые очки, да еще после того, как сделала все, чтобы их разбить?
Знаете, что именно внушало мне подозрения в отношении бедного Гексли? Он так безответственно клялся в вечной любви и верности...