камешек упал
с вершины утёса.
круги на воде. подошёл к пляжу,
окинул взглядом реку.
круги на воде...
))) захотел блинков.
как ни бросал камни - лишь
круги на воде.
Большими тихими дорогами,
Большими тихими шагами...
Душа, как камень, в воду брошенный,
Всё расширяющимися кругами...
Та глубока - вода, и та темна - вода...
Душа на все века - схоронена в груди.
И так достать ее оттуда надо мне,
И так сказать я ей хочу: в мою иди!
(с)
Я подожду еще чуть-чуть
И собираться стану в путь
Вслед за надеждой и мечтой.
Не догорай звезда моя, постой.
Сколько же еще мне дорог
Предстоит пройти?
Сколько покорить мне вершин,
Чтоб себя найти?
Сколько же с отвесной скалы
Мне падать вниз?
Сколько начинать все с нуля?
И есть ли смысл? (с)
Луна, успокой меня.
Луна успокой меня - мне нужен твой свет.
Напои меня чем хочешь, но напои.
Я забытый связной в доме чужой любви.
Я потерял связь с миром, которого нет.
На Севере дождь, на Юге - белым бело.
Подо мной нет дня, наверху надо мной стекло;
Я иду по льду последней реки,
Оба берега одинаково далеки
Я не помню, как петь; у меня не осталось слов.
Луна, я знаю тебя; я знаю твои корабли.
С тобой легко, с тобой не нужно касаться земли:
Все, что я знал; все, чего я хотел -
Растоптанный кокон, когда мотылек взлетел.
Те, кто знают, о чем я - те навсегда одни. (c)
Луна в жасминовой шали
явилась в кузню к цыганам.
И сморит, смотрит ребенок,
и смутен взгляд мальчугана.
Луна закинула руки
и дразнит ветер полночный
своей оловянной грудью,
бесстыдной и непорочной.
- Луна, луна моя, скройся!
Если вернутся цыгане,
возьмут они твое сердце
и серебра начеканят.
- Не бойся, мальчик, не бойся,
взгляни, хорош ли мой танец!
Когда вернутся цыгане,
ты будешь спать и не встанешь.
- Луна, луна моя, скройся!
Мне конь почудился дальний.
- Не трогай, мальчик, не трогай
моей прохлады крахмальной!
Летит по дороге всадник
и бьет в барабан округи.
На ледяной наковальне
сложены детские руки.
Прикрыв горделиво веки,
покачиваясь в тумане,
из-за олив выходят
бронза и сон - цыгане.
Где-то сова зарыдала -
Так безутешно и тонко!
За ручку в темное небо
луна уводит ребенка.
Вскрикнули в кузне цыгане,
эхо проплакало в чащах...
А ветры пели и пели
за упокой уходящих.
Сталь ярким крылом рвёт облака пополам.
Ты где-то внизу и светит звезда не нам.
А нам нужно успеть что-то сказать, знать бы что!
Но мой горизонт сольётся с твоим, и ты узнаешь:
Согревая наши души, выкупая наши клятвы,
Жизнь входит в берега.
Незаметно и неслышно после бури, как в затишье,
Жизнь входит в берега...
...
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
...
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда - из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова... (c)
Amá ta nobis quá nt(um) amabitú r nú lla
Любимая мною, как никогда будет любима другая.
Катулл, "Стихотворения", 8:
Misé r Catú lle, dé sinas iné ptí re,
Et quó vides perí sse perditú m dú cas. F
ulsé re quondam cá ndidi tibí só les,
Cum vé ntitabas quó puella dú cé bat
Amá ta nobis quá nt(um) amabitú r nú lla.
Катулл, бедняга, перестань чудить праздно,
И что давно минуло, то считай прошлым!
Блистали некогда и для тебя звезды.
Летал ты радостно на сладкий зов милой.
(Любимой так не быть уж ни одной в мире).
(Перевод А. Пиотровского)
За Курском, в вагоне-ресторане, когда после завтрака он пил кофе коньяком, жена сказала ему:
- Что это ты столько пьешь? Это уже, кажется, пятая рюмка. Все еще грустишь, вспоминаешь свою дачную девицу с костлявыми ступнями?
- Грущу, грущу, - ответил он, неприятно усмехаясь. - Дачная девица... Amata nobis quantum amabitur nulla...
- Это по-латыни? Что это значит?
- Этого тебе не нужно знать.
- Как ты груб, - сказала она, небрежно вздохнув, и стала смотреть в солнечное окно. (И. А. Бунин. Руся.)
Мое имя - стершийся иероглиф
Мои одежды залатаны ветром
Что несу я в зажатых ладонях
меня не спросят и я не отвечу
И как перед битвой,
Решительной битвой
Стою у каждого перекрестка
На море асфальта я вижу свой берег
Свою голубую россыпь
На все вопросы
Рассмеюсь я тихо
На все вопросы
Не будет ответа
Ведь имя мое - иероглиф
Мои одежды залатаны ветром (с)
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам бог любимой быть другим (c)
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь -- человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.
vides perí sse perditú m dú cas. F