Эта зима тебя не сломила. Расслоила ногти, глаза расслезила, но хребет удержался внутри каким-то чудом. Каким-тобольшим, драгоценным блюдом, с бабушкиного французского сервиза - на пьянке, где не уцелело ни единого стакана в шкафу, ни единой банки.
Послушай, Боженька, ты больше, должно быть, не смотришь этот глупый сериал с моим участием. Может телепрограмму съедает твоя прожорливая собака, может в доме твоем приключилась ужасная драка - и телевизор теперь лишь горшок для фиалок. (с такими прозра-а-ачными голубыми прожилками.)
Собственно, я к чему?
Эта мыльная опера все еще в эфире. У главной героини там вечные проблемы с вилками, со смыслами, с "выкрутить лампочку" и найти под кроватью (или в кровати?) немножечко счастья.
Вообщем так, Боженька, накорми собаку, купи телевизор и пожалуйста - возвращайся!
(с) Автора не знаю.
Я учу тебя приземляться в районе губ –
На табачный дым, проходить нагишом миры.
Это новый уровень нашей с тобой игры
Типа super-марио, загнанный в super-куб.
По ландшафту тела скользит азиатский взгляд,
Но из всех лазутчиков – кто я? Такой же некто,
Пригубивший яду. А впрочем, какой там яд,
Наливай по полной, фанат из восточной секты.
Я учу тебя террористом врываться в клуб,
Обольщать врагов, принимать от волхвов дары,
Разводить мосты и гасить до утра костры
На изнанке жадных, почти негритянских губ.
Пей джин-с-тоником из фальшивого серебра,
Super-марио c мисс Европой уже в Тамбове,
Кубик Рубика, Стэнли Кубрик, etc.
Старый гей из кусочков льда мастерит game over.
Я учу тебя проходить между медных труб,
Сквозь огонь, и воду, и свет… Но в конце игры
У тебя в запасе есть Чехов и три сестры,
А за мной мелким бесом шляется Сологуб.
Прокошин В
Не знаааю, я в этом Беты не почувствовала Припасть к тебе, как будто в первый раз…
Из суеты действительности выпасть,
отправить мыслей сонм на дальний выпас,
где озеро, и бабочки, и вяз.
Увязнуть в невозможности постичь
рассудком единение такое,
когда любовь – презумпция покоя,
и скорость – не охотница, но дичь.
Не двигаясь, не слыша, не дыша
почти, в твоё пространство прорастая,
понять парадоксальное:
я – стая,
в которой зарождается душа.
(с) Неразговорчивая
Тебя я знаю вдоль и поперёк.
Ты мог
Моим бы стать, наверно, близнецом.
В мой дом
Войдёшь и знаешь, что да как,
Мой враг.
Тебя я знаю вдоль и поперёк.
Исток
Вражды затерян в изначальной тьме.
Ты мне
Дороже брата, ближе, чем свояк,
Мой враг.
Тебя я знаю вдоль и поперёк.
Жесток
От прадедов завещанный закон,
Но он
С тобою навсегда нас вместе спряг,
Мой враг.
Тебя я знаю вдоль и поперёк.
Итог:
С такой враждой не надо и любви.
Живи
Сто лет, удач тебе и благ,
Мой враг.
(с) Мария Семенова
под сонным небом, под взглядом предков, есть только один закон,
в клубке из правил, в сетях запретов - он четко определен.
ты можешь быть и врагом, и другом, но если вдруг засекут,
не ной китом, не реви белугой, а тело готовь к прыжку.
корабль отходит, багаж у трапа, минутно мелькнул испуг -
выносят зверя четыре лапы на правильную тропу,
и лишь по морде хлестнет прощально завеса степной травы...
в отчаянном счастье и в злой печали - чувствуй себя живым!
безумство стаи от крови волка, драконы и короли,
в сосновой хвое ты был иголкой, солдатом для крика "пли",
свобода боли, покой потока, ревущего у камней,
прохлада юга, дожди востока, цепочка из темных дней.
молчал часами и спорил с кем-то, и было не все равно,
летал песчинкой, ложился ветром, асфальтом петлял у ног,
свистели мимо чужие пули, да снайпер-то был кривым,
ты понял закон монолитных джунглей - "чувствуй себя живым".
и если за полчаса до рассвета останешься ты один,
из-за спины ухмыльнется слепо Серебряный Господин,
стихи, вино, чей-то окрик строгий - окажутся не важны,
а важной будет - одна дорога от сердца и до Луны,
прозрачный пепельный яд в стакане, звенящая туго плеть...
будь ты апач или могиканин - последним не умереть.
пусть справа будут замки и двери, а слева - мосты и рвы,
ты выбрал право любого зверя - чувствуй себя живым.
о, вечная вера ночных маршруток в Великую Магистраль!
слова "отстойно", "прикол" и "круто" остались в позавчера,
пакетом смятым летят на трассу, под чертово колесо,
сигналит утро побудным часом, по праву твоих часов.
нет тьмы и света - есть ты и память, она проиграет бой,
и кто за нас, тот уже и с нами, так встанешь ли за собой?
не всех зовут золотые трубы - кого-то просто зовут...
улыбкой медленно тянет губы: "я чувствую. я - живу".
(с) Анастасия Шакирова
Попробовала сейчас почитать. Не могу на нем сфокусироваться как на поэзии. Аритмичный речитатив. Не выдержала. Не знаю, может, это переводчик подкачал.
И был бы он вообще совсем аритмичным - был бы толк. А так... только, вроде, два-три слова в ритм прозвучали, только мозг на волну настроился, ФИГАКС - СБОЙ!
А у Киплинга-то хуже... В переводе даже тоньше и изящнее вышло. У Киплинга: четыре вещи более велики, чем все прочие
Тоже из-за отсутствия рифмы (какой бы то ни было) не могу сосредоточится на произведении. Стараешься поймать какой-то темп и не получается...пока стараешься ускользает смысл стиха
У нас говорят, что, мол, любит, и очень,
Мол, балует, холит, ревнует, лелеет…
А помню, старуха, соседка короче,
Как встарь в деревнях, говорила: жалеет.
И часто, платок, натянувши потуже
И вечером в кухне усевшись погреться,
Она вспоминала сапожника-мужа,
Как век он не мог на неё насмотреться.
– Поедет он смолоду, помнится, в город,
Глядишь – уж летит, да с каким полушалком!
А спросишь: чего, мол, управился скоро?
Не скажет… Но знаю… меня ему жалко…
Зимой мой хозяин тачает, бывало,
А я уже лягу, я спать мастерица,
Он встанет, поправит на мне одеяло,
Да так, что не скрипнет под ним половица.
И сядет к огню в уголке своём тесном.
Не стукнет колодка, не звякнет гвоздочек…
Дай Бог ему отдыха в царстве небесном! –
И тихо вздыхала: – Жалел меня очень.
В ту пору всё это смешным мне казалось,
Казалось, любовь, чем сильнее, тем злее,
Трагедии, бури… Какая там жалость!
Но юность ушла. Что нам ссориться с нею?
Недавно, больная бессонницей зябкой,
Я встретила взгляд твой – тревога в нём стыла.
И вспомнилась вдруг мне та старая бабка, –
Как верно она про любовь говорила!
(Ирина Снегова)
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В то, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но все же, все же, все же...
Нарушив долгих дней закономерность,
Я покупаю платье без примерки....
Не надо проверять меня на верность!
Я, может быть, не выдержу проверки....
Я, может быть не выдержу разлуки
И побегу за первым за прохожим
И буду говорить - какие руки!
А он мне будет говорить - какая кожа!
И это платье - розовое, в блестках,
Надену и пойду - легко и гордо!
Он раздражится, скажет - слишком броско!
А я ему скажу - пошел ты к черту!
И он ответит мне такую скверность,
Что даже не хочу запоминать я...
Ведь я же знаю, что такое верность -
Ночь, музыка...и розовое платье..
не знаю, насколько Бета... но мне кажется, очень Есенинское стихотворение... очень проникновенное, с легким налетом БС. но такой..ролевой, нетяжелой.))
Запах кофе, яблок... и немножечко
Ещё юной, вдруг открытой нежности.
(Ты не смейся, а попробуй ложечкой
И почувствуй этот привкус свежести...).
Целоваться... долго и восторженно
(До щекотки в солнечном сплетении).
Сколько в жизни счастия положено?
Я боюсь... А вдруг не хватит времени?
Это крылья: выстрелить без промаха -
Полюбить (банально, но ведь истина) -
И взаимно... Чувства пахнут порохом
И ванилью. Просто... но таинственно.
Это всё. А на щеке волнуются
Вдох и выдох твоего дыхания.
Мы идём. Заснеженные улицы
Вдохновляют робкие признания.
Стать смелее. Пей меня до донышка,
Как глинтвейн холодным зимним вечером.
Я твоя... Аврора. Или Золушка.
Юная влюбившаяся девушка....(с)
Мария Громова
Я вспоминаю тебя так редко... Только в моменты большого взрыва.
Пап, у меня не дрожат коленки. Несколько суток без сна до срыва.
Что – то внутри навсегда сломалось, душу такую никто не хочет.
Часть от неё, что твоей осталась, больше не плачет - скучает очень.
Я вспоминаю тебя так редко. Очень болезненно. Ранит память.
Тут не помогут врачи, таблетки. Я обещала тебе не падать.
Пап, я старюсь, не держат ноги. Каждый второй упрекнул за нежность
После любви и ночных агоний мне не по силам остаться прежней...
Я тростник, растущий возле берегов огромной ночи.
Вновь у берегов бескрайней ночи, полной только нот и слов.
Наизусть я знаю десять тысяч видов одиночеств -
Так давно в моём печальном сердце не жила любовь.
Пусто в пальцах-листьях, позабывших музыку касаний,
И, казалось, так теперь и будет, и, казалось, не судьба.
Но сегодня в небе звон проплыл, качнувший мирозданье,
Лёгкий звон, как близкое дыханье на моих губах.
Ты хлынешь в моё сердце как дождь,
Осталось сделать несколько шагов и встретиться на этой земле.
Ты слышишь этот зов? И сам зовёшь, веришь и ждёшь,
Предчувствуешь тот миг, когда твой мир
От этой встречи станет теплей.
Встретиться глазами и, узнав друг друга, улыбнуться.
С первым поцелуем в наших жилах побежит не кровь, но свет.
Столько перекрестков, так легко на каждом разминуться,
Так легко на каждом потеряться вновь на сотни лет.
И тогда на помощь ангел обязательно примчится,
Чтоб успеть и крылышко подставить - тем, кто сбился вдруг с пути.
Не хочу я думать, будто это может не случиться,
Будто мы друг друга в этой жизни можем не найти.
И ты хлынешь в моё сердце как дождь...
Эта музыка звучит, звучит и не даёт покоя, кто её поёт? Кто мне её поёт?
Мой ангел, если слышишь, ты коснись меня рукой, дай знать, что мне пора в полёт.
Я тростник, растущий возле берегов огромной ночи,
Но в твоих руках должна стать флейтой я по замыслу Творца.
На земле и в небе всё полно таинственных пророчеств.
Я уже люблю, ещё не зная твоего лица.
С неба к нам на помощь ангельское воинство несётся,
Чтобы в бесконечных лабиринтах проложить для нас маршрут.
Звон небесный льётся, сердце снова плачет и смеётся,
Может это значит, остаётся несколько минут,
