И вновь и вновь взошли на Солнце пятна,
И омрачились трезвые умы,
И пал престол, и были неотвратны
Голодный мор и ужасы чумы.
Александр Чижевский.
Хоть годы прошли после огненной ярости боя,
Рассеялся дым, был лик солнца по-прежнему светел,
Дрожал Йофорвик, Винчестер не ведал покоя,
Им снились руины и черный кружащийся пепел.
Анна и Алексей Ширяевы.
– В научной среде прошлого существовало определенное недоверие к прогнозам исторических событий, поскольку они очень редко удавались ученым при помощи традиционных методов. Но ряд исследователей продолжали поиск взаимосвязей между общественными и космическими процессами, многолетним солнечным циклом и судьбами целых народов…
Роберт Маккой не был уверен, что сам до конца понимает собственные слова. И уж тем более не надеялся объяснить их толпе студентов, многие из которых уже начали демонстративно зевать. Прежде для них все было намного понятней и проще. Магнитные бури, как и переменчивая активность Солнца, служили идеальным пугалом массового сознания, и вряд ли кого-то интересовало, сколь долгим и трудным был путь к общепринятым истинам.
Иногда Маккой люто завидовал убежденности большинства – тупой, ограниченной, и оттого непоколебимой. Сам он более чем нуждался в подобной вере. Особенно с тех пор, как в его жизнь и судьбу вторгся Конруат, узкой стальной полосою перечеркнув прописные истины, что внушались ему чуть ли не с первых дней от роду. Отогнав внезапно нахлынувшие воспоминания, Маккой продолжал:
– Еще в конце восемнадцатого столетия Уильям Гершель установил связь между числом пятен на Солнце, неурожаями и ценами на хлеб. Позже Мовес и Делоне открыли зависимость поведения социального коллектива от солнечных циклов длиною в одиннадцать лет. На сегодня также известны цикл Ганского, многовековой цикл Рубашева, и целый ряд не менее значимых колебаний активности Солнца.
Вспыхнул мнемопроектор и внимание аудитории мгновенно переключилось на яркий экран. Даже если все сказанное пропадет для большинства даром, нужный эмоциональный настрой сохранится. Размышлять – удел немногих, но веровать должны все. Это походило на хорошо отлаженный конвейер по сборке общественного механизма. Детали – как эксклюзивные, так и штамповку, – удерживал вместе страх. С детства и до последних дней жизни человек привыкал бояться слепых, безразличных космических сил. Слишком долго они и только они управляли миром.
1871. Зловещие цифры на фоне языков пламени. Немой ужас, глядящий с полотен безвестных художников. В этот год пылал охваченный смутой Париж и поднялась на костях омытая кровью империя Бисмарка. В начале двадцатого века, на гребне очередной волны солнечной бури, вспыхнули беспорядки в царской России. Спустя еще одиннадцать лет прогремела битва у Соммы – жуткий апофеоз мировой бойни, что откликнулась эхом восстаний и революций.
Минул очередной солнечный цикл, и адский кошмар повторился. Сквозь грохот танков и низкий гул ослепительно яркого взрыва над Хиросимой голос Маккоя звучал на удивление внятно и уверенно.
– Таким образом, было доказано совпадение пиков активности Солнца с периодами кризисов, революций и войн. Однако прошло еще много десятилетий, прежде чем люди смогли контролировать это пагубное влияние космоса.
Маккой устало вздохнул. В памяти смутно мелькнула чужая и крайне несимпатичная мысль. Что-то о борьбе с чертом при помощи дьявола…
* * *
¬– Не помешаю?
– Ну что вы!
Эмили слегка кивнула прелестной курчавой головкой. Маккой изобразил вежливую улыбку. Лишь сидевший напротив них Алан Сандерс не смог скрыть неловкость. Он явно терялся в догадках, какими судьбами сюда занесло почтенного босса. Ректор университета в Ньюкасле был достаточно важной персоной, чтобы поглощать заказной ленч у себя в кабинете, отдельно от преподавателей и студентов.
Маккой, хоть и работал на кафедре не так давно, знал, что причина визита кроется в необычайной осведомленности шефа. И в страстном его желании предотвратить любые, даже гипотетические неприятности.
Осведомлен был ректор Тимоти Страуб практически обо всем, происходящем в городе. Даже о том, что по должности знать ему вроде не полагалось. Такова жизнь. Успешный руководитель, подобно охотникам и мореходам прошлого, обязан четко себе представлять, куда ветер дует. А для работы в команде необходимо вовремя информировать остальных, хотя бы на уровне слухов и сплетен. Неофициальные беседы с подчиненными были для этого вполне подходящим приемом.
– Быть может, вы знаете, – как бы вскользь оборонил он после десятка-двух общепринятых, ничего не значащих фраз, – вчера был замечен источник магнитного возмущения. Где-то неподалеку, в университетском квартале.
– Ужас! – голос Эмили действительно был испуганным. – Это очень опасно?
– Ну, угрозу не стоит преувеличивать… Какой-нибудь гнусный юнец собрал из подручных средств маломощный импульсный генератор. Настолько слабый, что даже запеленговать нарушителя не смогли. Впрочем, рано или поздно служба безопасности до него доберется.
Эмили облегченно вздохнула. Губы Сандерса тронула еле заметная скептическая усмешка.
– Тогда почему это должно нас тревожить? – какой-то бес потянул Маккоя за язык.
– Видите ли, – терпеливо пояснил Страуб, – даже ничтожное по силе возмущение, безопасное для окружающих, при близком контакте с генератором серьезно влияет на психику. Обладатель такого прибора начинает вести себя… гм, неадекватно.
– То есть всякий молокосос с индукционной катушкой заведомо психопат и потенциальный убийца?
– Конечно же нет. Однако не следует сбрасывать со счетов и такую возможность. Кроме того, существует закон, которому мы обязаны подчинятся и, насколько это в наших силах, содействовать. Надеюсь, не нужно напоминать, что с этого момента и до окончательного выяснения обстоятельств от нас требуется особая бдительность. Не только в стенах университета, но и за его пределами. Все подозрительное заслуживает пристального внимания…
Страуб многозначительно помешал ложечкой жидкость в пластиковом стакане. Но попробовать ее так и не решился. "А должен был, " – с мрачным сарказмом подумал Маккой: "Хотя бы из уважения к пытливым умам и передовым технологиям, что смогли придать ЭТОМУ вкус мясного бульона".
– Сукин сын! – негромко, но отчетливо произнес Сандерс, как только широкая спина ректора скрылась в дверном проеме.
* * *
Продолжать лекцию у Маккоя совершенно не было настроения. К счастью, основную работу выполнил мнемопроектор. Помимо воли он целиком завладел вниманием студентов, притягивая взгляды к экрану. На полчаса зрители погрузились в кошмар, что в реальной жизни охватывал не менее полувека и предопределил будущее мира как минимум на три столетия.
Вряд ли кто по прошествии стольких лет мог сказать, кому и зачем понадобилось превратить в мелкую радиоактивную пыль островок посреди океана. Единственной целью на этой безлюдной скале была автоматическая станция слежения. Та самая, что перед ракетной атакой вдруг отказала из-за магнитной бури, вероятно сильнейшей за всю историю человечества. Установить, кто нанес внезапный удар, не представлялось возможным. Началась безумная, хаотическая война всех против всех, якобы продиктованная соображениями безопасности.
Вскоре солнечная активность пошла на спад, и это слегка остудило горячие головы в военных штабах и правительствах. Стратегическое ядерное оружие так и не было пущено в ход, но старты ракет средней дальности продолжались как минимум несколько дней. И хотя большая часть людей уцелела, эта война стала началом конца прежней цивилизации. Слишком многие ненавидели ее сильней, чем любили жизнь.
В результате ядерных взрывов магнитное поле планеты на долгие годы утратило былую стабильность. И уже не сглаживало, как прежде, достигавшие Земли волны солнечных бурь. На каждый год приходилось по множеству пиков, сопровождавшихся разгулом насилия и террора.
Обвешанные взрывчаткой смертники всех мастей атаковали промышленные центры, коммуникации, жилые кварталы. Разоренные войной государства уже ничего не могли этому противопоставить. Столицы и мегаполисы были обречены, так как в первую очередь привлекали внимание террористов. Небольшим поселениям пришлось еще хуже, – несметное число их кануло в кровавой пучине анархии. Лишь у провинциальных, средних по всем показателям городов оставался шанс.
Когда-то над послевоенным Ньюкаслом был смонтирован силиконовый купол – защита от радиоактивных осадков. Позже смертоносное излучение рассеялось. Но оставался иной, прежде незаметный, и потому гораздо более опасный враг. Зловещее эхо солнечных возмущений грозило вновь помрачить рассудок людей, вернуть их на путь вражды и жестокости.
– Техническое решение проблемы оказалось не слишком сложным, – позволил себе вмешаться Маккой. – В узлах конструкций, что поддерживали купол над городом, размещены мощные генераторы магнитного поля. Оно постоянно меняется, сообразуясь с параметрами внешней среды, но так, чтобы окружающий людей фон оставался практически неизменным. В других уцелевших городах используются иные инженерные приемы, но результат везде одинаков. Негативный эффект активности Солнца сведен на нет. Цивилизованный мир победил предопределенность вселенских циклов и закономерно возвысился над варварским окружением.
На этой оптимистической ноте Маккою предписывалось завершить лекцию. Какое-то время мнемопроектор еще работал, демонстрируя купол Ньюкасла с высоты полета зонда-разведчика. Такие аппараты постоянно кружили над окрестными пустошами, готовые оповестить горожан о возможной опасности. Но, как всегда, городу ничего не угрожало, хотя вокруг полыхал огонь, лилась кровь и торжествовала смерть.
На племя охотников и землепашцев, что поселилось милях в пяти от Ньюкасла, напала одна из бесчисленных северных орд. Год за годом несчастные жертвы наивно верили в собственную неуязвимость, но даже сверкающий купол на горизонте не устрашил свирепых соседей. Исход битвы был предрешен – северяне не даром прослыли непобедимыми воинами. И хотя изображение на экране не позволяло разглядеть ничего, кроме решетчатой полусферы купола и дыма пожаров вокруг, Маккою на миг показалось, что он очутился в самой гуще сражения. Звон оружия, предсмертные крики, уже знакомая тяжесть металла в руках…
Экран погас. Занятие подходило к концу. Оставшиеся десять минут Маккой должен был отвечать на вопросы аудитории, если вдруг таковые возникнут. Ожидалось, что сегодня, как и всегда, его отпустят с миром.
– И все-таки, – прорезался вдруг ломкий юношеский басок, – каким образом предполагается и в дальнейшем поддерживать стабильность магнитного поля под куполом? Ведь прогресс не стоит на месте. В промышленность поступают все новые модификации электроприборов, и число их растет. Не означает ли это, что когда-нибудь мы не сможем контролировать влияние техники на магнитную обстановку в городе?
От неожиданности Маккой на секунду замялся.
– Э-э… вопрос не совсем по адресу. Я преподаю историю, а не технические специальности. Могу лишь сказать, что современная система лицензирования электронных устройств не позволит превысить безопасный лимит. Незарегистрированные приборы подлежат конфискации, а их владельцы – суровому наказанию. Это закон, и до сих пор он работал успешно.
Словно в насмешку в памяти всплыл недавний разговор со Страубом.
– Но ведь тотальный контроль требует дополнительных ресурсов, – не унимался юноша. – В условиях изоляции потенциал города и без того ограничен. Где гарантия, что нас не постигнет в ближайшем будущем энергетический кризис?
– Нам повезло больше, чем многим другим. Старинная поговорка гласит, что глупо ехать в Ньюкасл со своим углем. Она справедлива и до сих пор, – окрестные шахты выработаются не скоро. А проблема изоляции городов успешно решается благодаря устойчивой беспроводной связи. За метод повторной очистки воды, что предлагает нам Гонолулу, в Ижевске готовы раскрыть секрет получения топлива из бытовых отходов. Информационные ресурсы неисчерпаемы и, при умелом использовании, позволяют до минимума сократить энергетические затраты.
Парень кивнул, но было заметно, что умолкать он не собирается. Маккой начал терять терпение. Бесили провокационные вопросы юнца, его скептический тон и вызывающе реденькая бородка клинышком. А еще – восторженный щебет стайки девиц в переднем ряду, ради которых и был затеян этот спектакль. Такая форма протеста, на взгляд Маккоя, по сути мало чем отличалась от пьяного шабаша панков в рабочих кварталах. Общество снисходительно позволяло молодежи выпустить пар, а заодно и присущий юности дух сомнения. Как только и то, и другое улетучивалось в никуда, блудные отпрыски безропотно возвращались в объятия матери-системы.
– Новый закон существенно ограничил обмен информацией, – продолжал гнусить неоперившийся эрудит. – Мы все больше становимся похожи на гарнизон осажденной крепости. Пропаганда посеяла страх перед окружающим миром, который…
– Послушайте, молодой человек! – не выдержал Маккой. – Хороша система, или плоха, другой защиты от внешнего хаоса не существует. Быть может, несколько веков спокойной и мирной жизни ничего не значат для вас. Если так, что мешает вам добровольно покинуть город?
Это смахивало на удар ниже пояса. Куда девалась прежняя мальчишеская бравада? Ужас и слезы в глазах! Когда-то многие считали недопустимым воздействие мнемопроекторов на психику, но в конце концов победила противоположная точка зрения. И это спасло город от неизбежного в ином случае краха. Подсознательная боязнь открытых солнечным бурям пространств стала сильней любых доводов мятежного разума. Так общество сплотилось в единое целое, где не осталось места инакомыслию. Юноше следовало поскорее усвоить этот урок. Для собственного же блага.
Маккой покинул притихший зал, хлопнув дверью. Здравый смысл подсказывал, что он поступил правильно. Но почему вдруг умолкли привычные чувства? Ни страха перед открытым небом, ни удовольствия от некой таинственной связи со всеми, живущими в городе. Лишь предвкушение встречи, приятной тяжести в неумелых руках и обжигающего ладони ремня рукояти. Все, чему имя одно – Конруат.
* * *
Меч покоился в коконе стазис-поля, среди остальных экспонатов университетского музея. Всякий раз, отключая невидимую защиту, Маккой испытывал неловкость и даже тревогу. Ведь он совершал серьезное нарушение. Это могло ему стоить многого, и в первую очередь – с трудом обретенного доступа к музейным ценностям. Но иначе не было ни малейшего смысла в том фарсе, что гордо именовался научной работой. Да и в самой жизни, если уж говорить откровенно.
Когда-то его шотландские пращуры называли такой меч клайморой. Длинное узкое лезвие, перекладины гарды устремлены вперед, готовые в любой миг зацепить и отбросить вражий клинок. Своим обликом оружие чем-то напоминало хищника, созданного, чтобы рвать окровавленную добычу. Не случайно ведь в ускользающей, почти мистической памяти вдруг сверкнуло огненным всполохом – Конруат. "Красный пес" в переводе с гэльского. Так меч получил имя.
Сталь, что могла быть свидетелем грозных событий на исходе шестисотлетнего цикла Солнца. Тогда в Европе свирепствовала чума, а на туманном, залитом кровью острове предки Маккоя в ярости обреченных шагнули за Андрианов Вал•. Даже спустя века о них слагали стихи и песни по всему миру.
Мы шли, как морская волна, что не сдержат и скалы,
Мы шли, и повсюду молвою наш шаг раздавался,
Мы шли – ведь мы помнили слово, что скоттам давали,
Не наша вина, что меж ними изменник сыскался.
Но в горной стране не забыли, как держат оружье,
И нам оставалось лишь выжечь гнездо хищной стаи.
Давай же, язычник, натягивай лук свой потуже,
Коль выйти за стены отваги тебе не хватает!••
Время будто остановило свой бег. Но вот старинные часы на стене пробили четыре, и музей открылся для приема немногочисленных посетителей. Маккой со вздохом вернул клаймору в невидимый кокон. Если он придет сюда снова, вряд ли кому-то от этого станет хуже...
* * *
В кабинете ректора Страуба царил идеальный порядок. Казалось, ничто не могло сдвинуть с места аккуратные ряды книг, ровные стопки подшивок и даже легкие шарнирные полочки для компьютерных дисков. Но вряд ли все мысли в лысеющей голове босса были столь же методично расставлены и выровнены. Он явно не определился, к какой категории отнести своего подчиненного – клинических идиотов или попросту сумасшедших. Но голос его ничем не выдавал беспокойства по этому поводу.
– Роберт Маккой, – медленно, с расстановкой произнес он. – Я требую от вас подробного и беспристрастного отчета о том, что произошло. Подчеркиваю – беспристрастного.
– Мне трудно сдержать эмоции. Ведь речь идет о судьбе молодых людей, виновных лишь в том, что один из них задавал вопросы не к месту и не ко времени. Аудитория наверняка прослушивалась, и потому вам не составит никакого труда сделать выводы самостоятельно.
– Потрудитесь ответить по форме, – напомнил Страуб.
Напоминание было не из приятных. Подписывая трудовой контракт, каждый служащий в учреждении города-государства автоматически становился сотрудником гражданской полиции. Эта структура официальных осведомителей, целиком подчиняясь городской службе безопасности, имела и свой, внутренний табель о рангах. Координатор Страуб был выше по чину, чем рядовой инспектор Маккой. И в этой своей ипостаси многим нравился еще меньше, чем в роли простого главы университета.
– Сэр! – голос Маккоя мгновенно лишился всякого выражения. – Не вижу оснований предполагать, что имел место заговор группы подозреваемых лиц с целью дестабилизации обстановки в городе. Провокационные вопросы студента Джереми Ли считаю возможным расценивать лишь как мелкое хулиганство. Все остальные, хотя и входили в число друзей нарушителя, ничем себя не скомпрометировали.
– Вот как? – не удержавшись, взорвался Страуб. – Кто же тогда, черт возьми, проводит эксперименты на улицах города? Аномальные импульсы наблюдались вновь, приблизительно в том же самом районе. Ваших горластых студентов уже ничто не спасет от Изгнания. Но если источник электромагнитной активности не будет найден в ближайшее время, придется и вам разделить их судьбу. Поверьте, мне не составит никакого труда подать наверх соответствующий рапорт…
Изгнание за пределы города? Вот уже много лет Маккою это казалось немыслимым. С другой стороны, разве не абсурдом по сути своей была его нынешняя жизнь? Мышиная возня за место у пластиковой кормушки, неизбежный в скорое время выбор “своей половины” из узкого, навязанного обществом круга… И, в качестве главного приза, возможность подсидеть отошедшего от дел Страуба. Если этот трухлявый, напыщенный гриб хоть когда-нибудь отойдет от дел.
– Вас понял, сэр! Разрешите идти?
Ничто в этот день не могло заставить Маккоя вернуться в свое холостяцкое общежитие. Покинув здание главного корпуса, он немедленно повернул к музею.
* * *
Лазутчик возник перед Камероном словно из-под земли.
– Мой тан! – отсалютовав мечом, выкрикнул он. – Несколько чужаков за пределами купола. Все пешие и безоружные. Движутся в нашу сторону.
Довольная усмешка мелькнула на заросшем, покрытом шрамами лице вождя. Не одну весну он ждал этого. Ему, потомку славных воинов Севера, что пришли из Страны Вереска в эти края, не пристало бояться соседства даже с могучими чародеями. Снова и снова бросал он им вызов лишь с горсткой своих людей, готовых померяться силою с целым народом. И вот наконец под куполом услыхали его боевой рог. И ответили – не ратью, но мирной процессией. Значит, чувствуют его мощь и боятся, проклятые колдуны!
– Если только, – одернул себя вслух Камерон, – это не замаскированные убийцы, использующие магию. А может быть им вообще нет до нас никакого дела…
* * *
– Роберт Маккой! – взревели динамики. – Вы обвиняетесь в угрозе безопасности города и краже общественного имущества. Подымите вверх руки и медленно двигайтесь в сторону оцепления. В противном случае мы будем вынуждены применить нейропарализаторы.
Грязный, оборванный человек со сталью в руках от души выругался. Его обнаружили слишком быстро. Должно быть, неоднократно вытаскивая меч из стазиса, он потерял былую осторожность. Перед его уходом в музее сработала сигнализация. Впрочем, он все равно бы попался, – столь заметные на экранах импульсы рождал под бетонным сводом подземки его клинок. Прибор на ладони ближайшего полицейского начал трещать и светиться красным.
– Ах ты свинья! – заорал вдруг Маккой, всем телом подавшись вперед.
Никто не велел ему бросить меч. Эту штуку просто не принимали всерьез, покуда тяжелая сталь не обрушилась на оторопевшего стража закона. Но удар вышел слабым и неумелым, – клинок развернуло плашмя. Жестокий ответ не заставил себя долго ждать.
Прежде Маккой считал нейропарализатор гуманным оружием. Теперь, испытав его действие на себе, он отчаянно хотел умереть. Как можно скорей, не дожив до Изгнания.
* * *
– Вы полагаете, что украденный меч и был тем источником возмущения, который доставил нам столько хлопот?
Скромный преподаватель физики Сандерс поежился под пристальным взглядом ректора.
– Скорее не меч, а пара меч-человек. Дело в том, что контакт с изделиями из железа, особенно старой закалки, для нашего современника редкость. И виною тому стремление к изоляции от природных магнитов. Где только можно сталь заменяют пластмассой, сверхпрочным стеклом, каучуком. Прежде, на протяжении многих столетий, человечество приспосабливалось к магнитным свойствам железа, к его влиянию на ионы металлов в крови. Но теперь этот тонкий баланс нарушен. Даже прикосновение к рукояти меча может существенно повлиять и на окружающую среду, и на психику. Хотя, конечно, никто бы не смог предсказать подобное…
– Опьянение сталью! – воскликнула Эмили. – Как поэтично! А мы – словно альвы из древних легенд, что смертельно боялись железа!
– Выходит студенты действительно невиновны, – прервал поток излияний библиотекарши Страуб. – Как, впрочем, и сам Маккой. Жаль, ничего нельзя изменить – изгнанники не живут долго.
* * *
Лошади Камерона и Маккоя шли медленной рысью почти бок о бок. Звенели доспехи, побрякивала металлом сбруя. Маккой не боялся этих враждебных жителям города звуков – адаптация к внешнему миру происходила на удивление быстро.
Гораздо трудней было вынести запах горелого пластика. Ветер с развалин Ньюкасла донес его и сюда, помимо воли запечатлев в сознании неумолимые строки.
Крики женщин, и раненых стон, и проклятия воинов,
Что гибли на стенах, в воротах стеною стояли.
И город горел, но смогли чужеземцы достойно
Встретить глаза Морриган, что сквозь пламя сияли.
– Времена меняются, – первым заговорил Камерон. – Для моего отца было бы проще убить и тебя, и тех молодых чужаков, за которыми ты явился. От таких нам не было пользы – ведь никто тогда и не мыслил брать приступом купол. Признаться и я не сразу поверил в успех. Уж больно вы выглядели убого, да и не сображали сперва ничего. Но тот план города, что вам удалось набросать по памяти – просто чудо. Оставалось только застать чужаков врасплох и перерезать их воинов, как на бойне!
Маккой уже начинал привыкать к этой варварской откровенности. Порою она казалась даже приятней, чем окружавшее в городе лицемерие.
– Ты помнишь наш уговор, Камерон?
– Конечно. Сокровища Ньюкасла принадлежат мне, тебе достаются жизни его обитателей. Только не понимаю, какой может быть прок в этом человеческом стаде? Из них и рабов толковых не выйдет. Неужто твоим богам понадобилось столько жертв?
– Друг мой, единственным богом в городе была безопасность. И в жертву ей приносили самое дорогое – свободу. Теперь я хочу вернуть этот несправедливо отвергнутый дар людям. Когда-нибудь ты поймешь.
– Роберт, лови! Откопал на развалинах!
Мимо галопом пронесся Джереми Ли. "И когда так держаться в седле научился?" – успел подумать Маккой, осадив своего скакуна. Несколько раз кувыркнувшись сверкающей рыбиной в воздухе, прямо в ладонь рукоятью лег Конруат.
Я полностью неподвижен. Шевельнуть рукой или ногой для меня так же трудно, как опрокинуть скалу в океан. Не его ли могучие волны накатывают на берег где-то невдалеке, заставляя тело слегка дрожать от частой, едва уловимой вибрации? Или это стопа Божья касается облаков? Или демоны ада скребут когтями? Я могу лишь гадать. Мои глаза слепы, будто их вовсе нет. Я даже не ощущаю век - вместе со зрением и слухом утрачено осязание. Но память еще хранит цвет, запах и странный привкус вина - проклятия той роковой полночи. И тонкие, бледные губы - улыбку Иуды сквозь хрустальный бокал...
- Мы как сера и ртуть, - сказал однажды Филиппе. - В единстве гораздо сильнее, чем оба, взятые по отдельности.
Злые языки утверждали, что мы любовники. Разве понять им, жалким провинциальным выродкам, всю силу взаимного притяжения умов, объединившихся ради немыслимой для простых смертных цели? Даже теперь, за гранью прежней реальности, словно лишившись доброй половины себя, я не утратил влечения к тайне. Что со мной? Что с миром, так внезапно сошедшим с ума?
Судя по мелким, почти непрерывным встряскам, начался дождь. Каким-то образом я ощущаю присутствие влаги, будто на старой веранде, покрытой мхом, паутиной и плесенью. Или в сырых и мрачных ложбинах у кромки леса, что всегда манили Филиппе и внушали мне безотчетный страх.
По мере того, как наши тайные опыты заходили в тупик, я стал замечать и другие странности. Все чаще Филиппе, пренебрегая своей долей работы, где-то пропадал в одиночестве. В последний раз он отсутствовал целый год и вернулся со множеством редких книг и диковин. Рукописи Ибн-Сины и прочих мудрецов Востока еще представляли для меня интерес, но смысл большинства артефактов так и остался чуждым. Чего стоили одни только корни трав, похожие на неведомых, жутких тварей из алхимической колбы! Лимонник, женьшень, левзея - названия мало что говорили мне. Моей стихией всегда был огонь, раскалявший тигли, а не земля с ее жалкой порослью. Но однажды...
- Я раздобыл это здесь, возле рощи у самого берега - хвастал Филиппе. - Надо же - столько лет наблюдал, как растет мандрагора, и не догадывался о ее чудных свойствах! Смотри!
Он развернул холщовую тряпку, и взгляду открылось самое мерзкое и ужасное из всего, что только может родить земля. Черное, узловатое туловище, перекрученное, будто в адских муках. Руки и ноги со вздувшимися, как изуродованные мышцы, наростами. И жирный, ядовито-зеленый стебель, торчащий прямо из головы - живой венец проклятых...
Быть может, у меня разыгралось воображение. Во время наших безумных опытов приходилось видеть и не такое. Но корень, так отвратительно схожий с человеческим телом, просто не мог называться творением Господа! И он не должен был существовать - иначе вся красота мира цвела напрасно.
- Мы глупцы! - продолжал мой товарищ, любуясь находкой. - Годами испытывали металлы, камень и воздух, надеясь из мертвого получить живое, да что там - высшее существо, гомункула! А между тем в Изумрудной Скрижали сказано: nutrix ejus terra - земля питает его. Ибн-Сина в своих неизвестных трудах заглянул еще дальше. Природа сама дала нам готовые, идеальные формы - только и остается вложить в них душу...
- Нет!!!
- Что с тобой? - опешил Филиппе. - Боишься? Брось, худшее навсегда позади. Ходят слухи, мол корень, стоит его потянуть, вопит так, что умрешь от ужаса! Но я, как видишь, по-прежнему жив, а значит, сумеем и все остальное, дай только срок. Арабам это давно удалось бы, не запрещай им вера. А нам терять нечего - мы уже сотни раз подписали себе приговор!
Филиппе знал, о чем говорил. Подвалы старого дома не выпускали наружу ни звука. Иначе вой неудавшихся, брошенных в печь творений давно бы привлек инквизицию. Мы были связаны страшным, неслыханным прежде грехом, но меня уже начала тяготить эта общность.
- Хорошо, поступай, как хочешь, здесь я тебе не помощник.
Он не ответил - лишь смерил меня с головы до ног быстрым взглядом, который я не успел прочесть. Ему всегда было легко скрывать свои чувства.
Вскоре Филиппе в знак примирения откупорил бочонок старого андалузского. Мы пили за дружбу, за таинство, за успех и славу. Не удивительно, что ему удалось тайком подсыпать мне что-то в бокал. Ведь с той же дьявольской ловкостью он дурачил своих покровителей, незаметно бросая в колбу якобы сотворенное золото. И он уже тогда был безумцем, а я - слепцом.
- Отступник заслуживает смерти, - услышал я сквозь туман накатившего забытья его ровный, как прежде, голос. - Но, на твое счастье, ты мне еще понадобишься.
Комната с грохотом затряслась, закружилась перед глазами, кровавые надписи проступили сквозь камень стен. Вокруг танцевали кобольды, гномы, альрауны в липких комьях прелой земли, чьи-то скрюченные, как корни, мохнатые пальцы тянулись к горлу.
"И все это только затем, чтобы свершилось чудо Единого...".
Слова Изумрудной Скрижали прервал терзающий душу крик. Так можно кричать, лишь расставаясь с жизнью - проклятой, злобной, нечеловеческой.
Что в этом хаосе было явью, а что - жутким мороком сатанинского зелья, мне трудно судить. Ведь и мое нынешнее положение более чем сомнительно. Но я по-прежнему мыслю с завидным хладнокровьем ученого мужа, не изменившим мне даже здесь, в абсолютной тьме, под гнетом всепоглощающего, неизбывного страха. Мыслю, и значит - хвала всем богам! - существую.
Должно быть, зелье надолго расслабило тело и дух, и я очнулся уже погребенным заживо. Раз так, надо быть начеку. Филиппе вот-вот появится, если я и впрямь ему для чего-то нужен. Мне не составит труда распознать шаги, как и любой другой звук, даже по слабому сотрясению. Но почему? Господи всемогущий, почему же тогда я не чувствую СВОЕ СЕРДЦЕ?!
Сквозь хлынувший беспощадный ужас я начинаю осознавать правду. "Quod est superius, est sicut quod est inferius". То, что вверху, схоже с тем, что внизу, что ждет в темноте, растопырив жадные руки. И душе легко заблудиться - достаточно лишь примеси адского корня, проникшей в плоть.
- Просыпайся, луна взошла! - знакомый голос, безумный смешок. - Пора вставать, куколка! Я посажу тебя возле печки, поближе к огню - знай, где окажешься, если утаишь правду! О прошлом и будущем, о звездах на небе и кладах в земле...
Отростки-конечности больше не держат меня в податливой почве. Пытаюсь набрать воздух, но тщетно - я давно разучился дышать. Крик боли и гнева рождается сам, из глубин души, сотрясает испуганный лес, рвет на сотни мельчайших кусков мое новое тело. Но для меня это значит лишь верную гибель врага.
Это совершает не мешает гуманизму и разговорам о морали. Болевая БЭ - это человек постоянно в непонятках, как он к кому относится и вообще что у него с теми или иными людьми за отношения. Есть у меня несколько людей с болевой БЭ знакомых. Х , например, считает, что знакомые и друзья - это одно и то же. Оба проживая долгое время с людьми противоположного пола как супруги, не мысля свою жизнь без своих пассий, при этом мне рассказывают, что у них вообще никаких отношений нет. Они просто приятно проводят время здесь и сейчас. Ну и все в таком духе.
А морали круче максов никто читать не умеет, если вче
То есть сам человек не знает любит, ненавидит, симпатизирует или пользует? Такое бывает? Или не понимает что к нему другие? Так вот такой вопрос - он вообще у всех, постоянно слышу - вот он меня любит ли на самом деле и как относится? Если бы все понимали, я была бы без работы)))
Вы бы видели какое страдание на лице, когда дело доходит до неэтичного поведения И еще - когда рассказывает про какой-то случай, то никогда не называет имен, так как эти люди его не уполномачивали на рассказы о себе. А мне без имен не инфа, а байка, недостоверная и не инетересная.
Хотя..припоминаю, он пользуется штампами реагирования - ну вот здесь человек должен соотнести чужое горе со своим и распереживться.И если видит не ту реакцию - теряется. И даже спрашивает почему не типичная реакция.)))
ТС, у Доста в ценностях вот эта лабуда (условно), про которую он АБСОЛЮБНО СЕРЬЕЗНО вам пишет: свобода, толерантность и ты ды и ты пы. Они ж о высоком, о духовном, а вы о помидорах))))) Помню, мне тоже пели о грехе секса до брака))) так пели, так уж пели... параллельно описывая, что и в каких позах хотелось, но не моглось... патаму чта грех... я все время удивлялась: блин, ну а думать об этом и в мозгу своем осуществлять запретное - не грех? Очень тогда меня это волновало
Вернемся к нашим баранам. Вы хотите его замотивировать на "побыстрее", но у него в ценностях не бабки заработать, а оставить след. Цель очень далекая и неясная. Побыстрее не получится.
Ну если бы он тихонько думал об этом себе, у меня не было бы претензий. А он задалбливал разговорами о клубничке. Слышать это все от "святоши" мне было крайне противно. Это я так, в общем, к сведению. А продолжать лучше о чем-либо другом.
ТС, вы себе мозг сломаете, пытаясь разгадать этот ребус. Не тратьте время на этот экспонат))
Да, вы тут правы. Он же участвует во всех этих оппозиционных тусовках, веря в то, что вершит историческую миссию. Пока это ему ничего не дало, кроме года в СИЗО.За то, что подвесил флаг Германии на здание ФСБ))) И так толкои не объяснил - сказал портроллить фсбешниокв. Ну это реально? Я фиела, честно. ФСБешников - троллить? Это же нелепо.
Рволюции делаются по другому и не кучкой жалких интиллегентов (надеюсь, написала грамотно, а может и нет) . Видела в реале.
Помидоры здесь возникли -потому что хоть как-то все эти фразы надо с реальностью увязывать, а у него получается чушь. По факту.
Похоже действительно лучше завязать нафиг, потому что... я такую дурь из башки не выбью.
Но все таки - вот как отличить Дос или вдруг Дон. Конечно смешно, что я путаю такие два разных ТИМа, но я же не специалист.
Досты не выглядят самоуверенными. В отличие от Донов. Это мягкие, тактичные лапушки - женщины и предупредительные, вежливые мужчины, которые если и будут о чем-то рьяно спорить, то точно не о политике, а о человеческих характерах, поступках, этических ситуациях. Экстравагантное поведение - не их стиль
Ууу знаете как я с одним Достом на религиозную тему спорила.Он в кипе, а я из КЦ, это было что то.Самое интересное , что к нему никто не лез, а он да, такие этические провокции устраивал, ужас.Там было все и политика в том числе.
И о политике они спорят, и еще как идейненько. Правда, по большей части не разбираясь в ее перепитиях, но свято веря в "правое дело". Это все клише - тут вот они могут, а тут - нет.
Ну допустим спорил он не только со мной, но и с другими.Просто мне к сожалению пришлось всех выручать и указывать Досту на его логические не соответсвия.
Вот так всю жизнь! Поманят интересненьким и в кусты.
Мне же уже прям вот надо, а чем он там так мокро мечтает?
мррр..
попробуйте так.
Значит форма одежды: серенькая кофточка, белый воротничок. В идеале еще какие-нибудь очки.
Его значит понесло на вербальную любовь, вы, глядя сквозь очки, задаете вопрос, раз в 20 превосходящий его самые влажные фантазии. С интересом выслушиваете ответ, благодарите, к этой теме вот как хотите! не возвращаетесь 2 месяца.
))