Всё было нежданно. До бешенства вдруг
Сквозь сумрак по комнате бережно налитый,
Сказала: - завтра на юг
Я уезжаю на лето!
И вот уже вечер громоздящихся мук,
И слезы крупней, чем горошины…
И в вокзал, словно в ящик почтовый разлук,
Еще близкая мне, ты уже брошена!
Отчего же другие, как я не прохвосты,
Не из глыбы, а тоже из сердца и мяс,
Умеют разлучаться с любимыми просто,
Словно будто со слезинкою глаз?!
Отчего ж мое сердце, как безлюдная хижина?
А лицо, как невыглаженное белье?
Неужели же первым мной с вечностью сближено,
Непостоянство, любовь, твое?!
Изрыдаясь в грустях, на хвосте у павлина
Изображаю мечтаний далекий поход,
И хрустально-стеклянное вымя графина
Третью ночь сосу напролет…
И ресницы стучат в тишине. Как копыта,
По щекам, зеленеющим скукой, как луг,
И душа выкипает, словно чайник забытый
На спиртовке ровных разлук.
Это небо закатно не моею ли кровью?
Не моей ли слезой полноводится Нил,
Оттого, что впервой с настоящей любовью
Я стихам о любви изменил?!
ЛИРИЧЕСКИЙ ДИНАМИЗМ
Звонко кричу галеркою голоса ваше имя,
Повторяю его
Партером баса моего.
Вот ладоням вашим губами моими
Присосусь, пока сердце не навзничь мертво.
Вам извидя и радый, как с необитаемого острова,
Заметящий пароходного дыма струю,
Вам хотел я так много, но глыбою хлеба черствого
Принес лишь любовь людскую
Большую
Мою.
Вы примете ее и стекляшками слез во взгляде
Вызвоните дни бурые, как пережженный антрацит.
Вам любовь, - как наивный ребенок любимому дяде
Свою сломанную игрушку дарит.
И внимательный дядя знает, что это
Самое дорогое ребенок дал.
Чем же он виноват, что большего
Нету,
Что для большего
Он еще мал?!
Это вашим ладоням несу мои детские вещи:
Человечью поломанную любовь и поэтину тишь.
И сердце плачет и надеждою блещет,
Как после ливня железо крыш.
Федерико Гарсиа Лорка.
СОНЕТ О НЕЖНОЙ ГОРЕЧИ
Мне страшно не вернуться к чудоцветам,
твоим глазам живого изваянья.
Мне страшно вспоминать перед рассветом,
как на щеке цвело твое дыханье.
Мне горько, что безлиственным скелетом,
засохший ствол, истлею в ожиданье,
неутоленным и неотогретым
похоронив червивое страданье.
И если ты мой клад, заклятый роком,
мой тяжкий крест, которого не сдвину,
и если я лишь пес, бегущий рядом, -
не отбирай добытого по крохам
и дай мне замести твою стремнину
своим самозабвенным листопадом.
Слез непрошенных жемчуг с ресниц собирая губами,
Боль твою заплету в ожерелье ажурное строф.
Я спою лебединую песню твоими словами
На серебряных струнах щемяще натянутых строк.
Этот вечер... Прощальный, растерянный, скомканный вечер
Перламутровой лунностью в памяти я оберну.
Я последнюю нежность пролью на дрожащие плечи,
И с последней строкой беспокойное сердце верну.
Я уйду налегке, осторожно, по вздоху, по слогу,
Чуть дыша, ускользая муаровой дымкой во сне...
Я уйду, листопадом стихов заметая дорогу,
Босоногой душой по хрустальной рассветной росе...
Южная красотка Амели
Топит корабли о скалы,
Белизною своего оскала
Разбивает корабли любви.
Моряки ж, оставшись на мели,
Вспоминают порты и причалы,
Где, оплакивая шторм, скучала
Нежная красотка Амели.
Прежде чем всё позабыть, оглянись назад -
Там, за порогом июля, в густой траве -
Кошка, которая помнит твои глаза,
Кошка, которая смотрит и смотрит вверх.
Там, наверху, два оранжевых мотылька
Бьются о стекла, царапают лунный диск.
Прежде, чем стать незнакомцем, подумай - как
Кошка такими глазами посмотрит вниз?
Пожалуй, холодно! Остыла ванна.
И как ни странно,
Но ниже градусом светастая Москва
Крепленого вина.
Сонливая тоска, и воспаленным шрамом
Гарцуется спина.
Слова!
Будь прокляты они, черт побери!
Монастыри
И церкви, без подсветки, мимо;
И холодны дворы.
Девицы, девицы, - поди их разбери!
Кусают комары!
Вестимо!
От них отмахиваясь, словно пантамимы,
Танцуем мы, мы -
Детеныши потрескавшихся стен.
Как Дон Жуаны,
Одни, среди столпотворенья мымр
Плетем романы
Всем,
Что попадется под руку: презервативы,
Молчание, надрывы.
Усталость валит с ног! И, наконец,
Лежишь один,
Укрывшись пеной. Пол сартира
И потолок - из льдин.
Конец.
Невыразимая печаль,
Открыла два огромных глаза...
Цветочная в них отразилась ваза,
И выплеснула свой хрусталь...
Вся комната напояна истомой,
Сладкое лекарство...
Такое маленькое царство,
Так много поглотило сна..
Немного красного вина...
Немного солнечного мая...
И, тоненький бисквит ломая,
Прозрачных пальцев белизна...
Фазу Алиева
Наверно, за то, Что умеешь
Ходить без меня по земле,
За то, что неделями смеешь
В моем не нуждаться тепле.
И я припасаю к свиданью
Слова
Горячее углей,
Они застревают в гортани,
И больно гортани моей.
Я их проглотить не умею
И вытолкнуть их не могу,
И жгучей обидой своею
Я все существо свое жгу.
Но только приходишь - и снова
Тебе наливаю я чай,
Глотаю слова,
Чтобы словом
Тебя не обжечь невзначай.
В. Высоцкий к М. В. :
"Люблю тебя сейчас, не тайно - напоказ.
Не "после" и не "до" в лучах твоих сгораю.
Навзрыд или смеясь, но я люблю сейчас,
А в прошлом - не хочу, а в будущем - не знаю
В прошедшем "я любил" - печальнее могил -
Все нежное во мне бескрылит и стреножит,
Хотя поэт поэтов говорил:
"Я вас любил, любовь еще, быть может..."
Так говорят о брошенном, отцветшем –
И в этом жалость есть и снисходительность,
Как к свергнутому с трона королю.
Есть в этом сожаленье об ушедшем
Стремленья, где утеряна стремительность,
И как бы недоверье к "я люблю".
Люблю тебя теперь - без пятен, без потерь,
Мой век стоит сейчас - я вен не перережу!
Во время, в продолжение, теперь –
Я прошлым не дышу и будущим не брежу.
Приду и вброд, и вплавь к тебе - хоть обезглавь!
С цепями на ногах и с гирями по пуду.
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после "я люблю" добавил я "и буду".
Есть горечь в этом "буду", как ни странно,
Подделанная подпись, червоточина
И лаз для отступленья, про запас,
Бесцветный яд на самом дне стакана.
И словно настоящему пощечина, -
Сомненье в том, что "я люблю" сейчас.
Смотрю французский сон с обилием времен,
Где в будущем - не так, и в прошлом - по-другому.
К позорному столбу я пригвожден,
К барьеру вызван я - языковому.
Ах, разность в языках! Не положенье - крах!
Но выход мы вдвоем поищем - и обрящем.
Люблю тебя и в сложных временах –
И в будущем, и в прошлом настоящем!"
Когда я вернусь....
Ты не смейся - когда я вернусь,
Когда побегу, не касаясь земли
по февральскому снегу,
По еле приметному следу -
к теплу и ночлегу -
И, вздрогнув от счастья,
на птичий твой зов оглянусь -
Когда я вернусь...
О! когда я вернусь!
Когда я вернусь...
Послушай, послушай, не смейся!
Когда я вернусь,
И прямо с вокзала,
разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала -
В кромешный, ничтожный, раешный -
Вернусь в этот город,
которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О! Когда я вернусь!
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим
не властно соперничать небо,
И ладана запах,
Как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещится в сердце моем -
Когда я вернусь.
О! Когда я вернусь!
Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи -
Тот старый мотив - тот,
давнишний, забытый, запетый,
И я упаду,
Пораженный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань в колени твои!
Когда я вернусь...
А когда я вернусь?
Эта ночь, наступая на горло своей неизбежности,
Захлебнувшись дурманящей свежестью ранней весны,
Просочилась за грань, за предел растерявшейся нежностью,
Расплескав на асфальте дрожащие лунные сны.
