Я возьму тебя за руку и поведу,
И, неважно, что подумают люди.
Ты ведь знаешь - я без тебя не могу:
По-другому теперь и не будет.
Ты не бойся, укрою, случится чего,
Мне не страшно, ведь я же с тобою.
Я держу тебя за руку не для того,
Чтоб меня называли сестрою.
Я держу тебя за руку -миг теплоты,
И, что дальше случится - неважно
Я хочу, чтобы это запомнила ты,
Чтобы вспомнить когда-то однажды.
1.
Ваше Высочество, делаю, как мы условились -
В выбранный час поджидаю на небе звезду.
Знаю, что Вы больше года к походу готовились.
Ваше Высочество, верю, надеюсь и жду!
2.
Ваше Высочество, с молью борюсь за приданое,
А вместо лестницы скинуть могу Вам косу.
Наша звезда, отчего-то, сегодня туманная.
Выйду размяться - Дракона чуток попасу.
3.
Ваше Высочество, змей досаждает намёками,
Что Вашей «прыти» причина скрывается в нём.
Тихо лелею мечту увидать, как под окнами
Змея потопчете Вы своим Белым Конём.
4.
Ваше Высочество, змей прямо со смеху катится,
Коли обмолвлюсь про Ваши отвагу и честь.
Моль принялась уже за подвенечное платьице.
Ваше Высочество! Совесть, вообще, у Вас есть?
5.
Ваше Высочество, может быть Вы - безлошадное?
Вашей неявки упорно ищу я предлог.
А у Дракона дыхание вовсе не смрадное.
Он, словно пёс, вечерами ложится у ног…
6.
…он говорит (и я, кажется, верю чудовищу)
В жизни главенствует подлости вечный закон -
Принцы не знают, как правило, цену сокровищу,
Цену сокровищу ведает только Дракон.
7.
…наша звезда потускнела и, будто, качается.
В свете её остаётся дорога пуста.
Только Дракон не даёт мне, вконец уж, отчаяться.
Мудрый и верный, он принцам иным нечета.
8.
Принц, нынче мне целовать Вас по-сестрински хочется.
Благословляю окольные Ваши пути.
Я полюбила Дракона! О, Ваше Высочество,
Чтоб Вам…такое же счастье навек обрести!
ПОЛНОЛУНИЕ
Скрипка, страдая, находит поклонников
Сквозь тишину засыпающих стен.
Вид на луну с моего подоконника
Вновь отвлекает от суетных тем.
Всё, как всегда, но чуть-чуть романтичнее —
Льётся мелодия, светит луна —
Полная, ровная и безразличная,
Вечной вторичностью вечно больна.
Слышится в музыке очень ранимое —
Зритель невидимый необходим!
…Так признаются в любви нелюбимые
С тихой печалью один на один.
Походка сильной женщины
Уверенной походкой,
На все четыре стороны…
С пошаговой чечеткой
Подпрыгивают локоны.
Встречаю цепким взглядом
Прохожих по инерции,
И сексуальным ядом
Лечу от импотенции.
Ванильным ароматом
С перцовыми добавками
Несу себя с закатом,
Со шлейфными поправками.
Как пудингом творожным
С клубникой и со сливками
Дарю себя прохожим
Игривыми улыбками.
Берите, счет оплачен.
Любуйтесь, молча кушая.
Не знать вам, как я плачу
Ночами от удушия.
Когда в душе скребётся
Любовная затрещина,
С каким трудом даётся
Походка сильной женщины Ирина Каменская
Вычти к чертям ожидания встречи
Категорический императив,
Минус взаимность. Там чет или нечет?
Вычет, короче. Теперь возводи
В степень доверие и восхищенье.
Ревность – за скобки. Что, нет ее там?
Вот и прекрасно. Осталось сложенье.
Славно. Стихи прибавляем к стихам.
Что получаем? Коктейль вдохновенья.
Перышки крыльев топорщит восторг.
Формула – вот она! – ждет примененья.
Душу придется оставить в залог. Благодарность
Автор: Галина Гедрович
За что мою судьбу благодарить?
За то, что утро вовремя приходит,
За то, что с пробуждением зари
Я новый день встречаю по погоде,
За то, что окна, глядя на восток,
Упрямо ловят признаки рассвета,
За этот заразительный восторг,
И зелень, переполненную летом?
А может быть, за то, что так щедра
Моя судьба на хрупкие надежды,
Когда они, рожденные с утра,
Уходят вместе с ночью неизбежно?
И, вечер провожая по делам,
Которым нет конца и нет начала,
За то, что я опять не дождалась
Того, что мне судьба не обещала! Ты знаешь, я, пожалуй...
Ты знаешь, я, пожалуй, выхожу
Из круга не по-детски взрослых игрищ.
Я виртуозно варежки вяжу,
Но – не сильна в стратегии, как видишь…
Ты знаешь, мне не страшно быть ничьей.
Ничейственность – почти что превосходство.
В ней нет соблазна плакать на плече
Чужого дорогого благородства,
В ней нет соблазна ближнего винить
В нехватке сил и времени послушать.
Ничественность – бездомности сродни,
Но быть бездомной несравнимо лучше,
Чем наспех жить, чем чувствовать бегом,
Чем ворожить над очагом чадящим.
Бездонность неба – это ли не дом
Для всех ничьих, ничейных, настоящих?
Плечи расправив, гордо иду ко дну...
Плечи расправив, гордо иду ко дну.
Эта ходьба с полётом сопоставима.
Не оставляй меня никогда одну,
Если возможно… не оставляй, любимый…
Спину ласкают скользкие сквозняки,
Цепкими пальцами волосы мне ерошат.
Знаешь, играть с разлукой вперегонки
Глупо до жути, впрочем, и в прятки – тоже…
Я научилась видеть тебя насквозь,
Лучше рентгенов и докторов науки.
Знаешь, я замечала: когда мы врозь,
Мы до изнеможения близоруки.
Ночь накрывает город полой плаща
За борт бросает звезды небесный кормчий.
Знаешь, я научилась тебя прощать –
Залпом, как
цитрамоны,
почти не морщась. Любить...
Любить… губить,
Намеренно сжигая
Мосты, чтоб не представился соблазн
Вернуть животворительность желаний
И влажность некогда нескучных глаз.
Терпеть… терять,
Сердца сбивая с толку,
Отбрасывая разногласий сор
И памяти холодные иголки
Вонзать сквозь слёзы в мягкий разговор.
Дарить… парить
Над пропастью утраты
Без еле уловимых мук вины,
Казаться до безумия богатой,
Чтоб не просить прощения взаймы.
Итожа…
Подменить неосторожность
На невозможность выбора пути
И… ощущать разоблаченье кожей
И… вопреки желанию –
---------------------------------------------------------
уйти…
У меня, глубоко в душе, на право от сердца,
Откровенно-зеленые расположились сверчки.
И стрекочут себе беззаботные песенки детства,
Иногда, смотрят в мир, любопытствуя, через зрачки.
Утомляют своей болтовней, распоясались право!
Колобродят по-свойски по самым укромным углам.
Иногда налетают на сердце своей беспардонной оравой,
Сердце млеет, и долго баюкает этот бедлам.
* * *
Вот это да! Ты все же позвонил!
Со стороны твоей, конечно, мило,
Где б это записать?! Но мне чернил
На все восторги не хватило.
Сбылось! Спросил устало: "Как дела?
Небось проводишь время не непрасно?.."
О боже, как красиво я врала,
Когда смеясь ответила: "Прекрасно!".
* * *
«И теперь, когда слита щелочь
И промыты кривые колбы:
Ты неслыханнейшая сволочь.
Ты прекрасно мне подошел бы.»
* * *
«Почему же ты молчишь?» — спросит меня господь, весь в синих молниях. Ну, что я ему отвечу? Так и буду: молчать, молчать…
Может, все-таки разомкнуть уста? — найти живую душу и спросить, сколько времени?..
Да, зачем тебе время, Веничка? Лучше иди, иди, закройся от ветра и потихоньку иди… Был у тебя когда-то небесный рай, узнавал бы время в прошлую пятницу — а теперь небесного рая больше нет, зачем тебе время? Царица не пришла к тебе на перрон, с ресницами, опущенными ниц; божество от тебя отвернулось — так зачем тебе узнавать время? «не женщина, а бланманже», как ты в шутку ее называл, — на перрон к тебе не пришла. Утеха рода человеческого, лилия долины — не пришла и не встретила. Какой же смысл после этого узнавать тебе время, Веничка?..
Что тебе осталось? Утром — стон, вечером — плач, ночью — скрежет зубовный… И кому, кому в мире есть дело до твоего сердца? Кому?.. Вот, войди в любой петушинский дом, у любого порога спроси: «какое вам дело до моего сердца?» боже мой…
Я повернул за угол и постучался в первую же дверь.(с)
В этой муке столько сласти, что снести бы в магазин
Закатать ее в тянучки, раскидать среди витрин
Пропитать ее ликером и халвой переложить
И фольгою разукрасить и одною мукой жить
Момент настал! Постиг я прозу
Всей этой жизни смысл один...
Пройдут года, и вспомню все же -
Весь этот год - двадцать один!
И засмеюсь я, славно, мило,
Захохочу... И буду рад!
Что я прошел всю эту школу:
ХАИ-12, и ХАИ...
И буду мило улыбаться...
Смотреть на лица, видеть сны...
И помнить! Жил я в двадцать,
Не зная прозы дней моих.
...
Портрет
Я картину рисовал – на своем окне,
Пальцем иней собирал – думая о ней.
Холод бил мне кожу рук – резало глаза,
Слезы плыли по стеклу – от души тепла.
Выходила на окне – форма глаз и губ,
И хотел я заменить – иллюзорность мук.
Ни лицо, ни форма глаз – не была важна,
Мне в тот миг важнее всех – была красота.
Хватит, думал я тогда – мне от жизни бед,
Получился на стекле – неживой портрет.
Мертвый взгляд, потухший взор – и немой укор,
Бил меня до самых недр – расписной узор.
Незнакомка мне в глаза – не смотрела. Нет!
Я любил ее тогда – за немой ответ.
Силу страсти, пылкость чувств – ощущенья рук...
Для себя я преграждал – ирреальность вьюг.
Понимал я в тот же миг – будто бы в игре,
Жизни нет, одна лишь мгла – там за тенью лет.
Все иллюзия, мечта – оправданье дней,
И мила мне лишь одна – Той портрета тень.
Холод, ветер и снега – шутки февраля,
Год за годом мне она – все родней была.
И приснилось мне во сне – будто бы она,
Заглянула мне в глаза – сквозь огни стекла.
Зелень глаз! Бровей полет – оживил портрет,
С незнакомки на стекле – начал таять снег.
Вздорный нрав и шутки смех – зазвучал в устах,
Заструился свет во мгле – вздрогнула душа.
Заигрался марта свет – растопил огня,
В ходе жизни, в жаре дней – места нет для льда.
А она смеется там – за стеклом окна!
Хочет, верно, для меня – счастья и добра.
Верю я, что будет так – но всего сильней,
Боль пронзает из угла – опозданья тень.
Дрожь в руках и сердца бой – Боль всего сильней!
И уже неважно то – что здесь правит день.
Вешних вод струится ток – и поплыл портрет,
Шаг вперед, последний стон – знаю, сила в ней...
Суждено мне умереть – падая во сне,
И парю я к небесам – не могу лететь...
Стягова Ольга
Глаза цвета моря, поцелуй вкуса виски.
Она то придет, то уйдет по-английски.
Нежный котенок, злая волчица.
Ваших упреков она не боится.
Красивая сука, страстная стерва.
Ласкает так нежно, играя на нервах.
Раздень её взглядом, войди в неё дико.
И вот вы в экстазе, и вот вы на пике.
Она как вулкан, как буря, цунами.
Ходит по лезвию, страсть между вами.
В губы целует, ну прямо малышка.
Но можешь отсечься ты быстро парнишка.
Возможно такая, возможно другая.
Явно конфетка внутри не пустая.
С красивой оберткой, со сладкой начинкой.
Горячая девочка, хрупкая льдинка..
* * *
Наверно, не моё... Ты слишком много врал...
Отметить бы тебя клеймом: "не приручается"
Не нужен мне никто. Прикинь, какой провал:
С другими не хочу... С тобой не получается... * * *
От страсти у мужчины кровь бурлила,
И женщина, с улыбкой на устах,
Сказала, что себя бы разрешила
Поцеловать, но только в двух местах.
О, мужики, святая простота!
Он к женщине придвинулся поближе,
И попросил быстрей назвать места.
Она сказала:" В Риме и Париже!"..
Я смогу без тебя. Знаешь: это совсем несложно –
До отказа забить пыльный день чередой событий.
Не терзать ICQ, не смотреть на дисплей тревожно,
Удалить смс. …Как не верящий в сказку зритель.
Фотография в цифре – удобная, право, штука.
Ни обрывков, ни пепла – лишь разом свободные биты.
«Вы уверены?» «Да!» Сердце ребер коснется стуком.
И тебя больше нет. Слышишь? Нет! Мы с тобою квиты.
За теплом монитора давно золотая осень.
Отфильтрована хлябь вновь оконным стеклом и чаем.
Я начну все сначала, тебя, словно кожу, сбросив.
Только ты не звони. Я и так невозможно скучаю. "Ты ушел...
И сказал, что уже не вернешься назад.
Вся в слезах надеваю колготки,
Корсет и панаму.
Потому что приличные дамы безумно грустят
Все пятнадцать минут,
Что положены даме на драму" *
дай мне повод остаться, и я не найду причины,
чтоб, шагнув за порог, раствориться в тумане мая...
самый призрачный повод!... мы оба прекрасно знаем,
что болеем друг другом... и это неизлечимо...
ток хронической боли от сердца бежит по венам...
тихо ноет... но вот - обострение с новой силой...
стоит лишь попытаться примериться к слову "было",
как уходит решимость, включая режим отмены...
как-то слишком фатально... настолько, что даже страшно
и представить, что повод остаться не будет найден...
не на жизнь? не на год? к черту сроки - хотя бы на день
ты опять в эпицентре всего, что должно быть важным...
Один идет прямым путем,
Другой идет по кругу
И ждет возврата в отчий дом,
Ждет прежнюю подругу.
А я иду (за мной беда)
Не прямо и не косо.
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
Но я предупреждаю вас,
Что живу в последний раз.
Ни ласточкой, ни кленом,
Ни тростником и ни звездой,
Ни родниковою водой,
Ни колокольным звоном -
Не стану я людей смущать
И сны чужие навещать
Неутоленным стоном. (С) ...
У нас говорят, что мол любит и очень,
Мол жалует, холит, ревнует, лелеет,
А помню старуха соседка, короче,
Как в старь в деревнях говорили: "Жалеет".
И часто платок затянувши потуже,
И в кухне у печки усевшись погреться
Она вспоминала сапожника мужа
Как в старь он не мог на неё насмотреться.
"Уедет бывало с молоду в город,
Глядишь уж летит, да с каким полушалком,
А спросишь, чего мол, управился скоро.
Не скажет, но знаю, меня ему жалко.
Зимой мой хозяин точает бывало, а я уже лягу.
Я спать мастерица.
Он встанет, поправит на мне одеяло
Да так, что не скрипнет под ним половица.
И сядет один в уголке своём тесном.
Не стукнет колотка, не звякнет гвоздочек.
Дай, Бог, ему отдыха в Царстве Небесном".
И тихо вздыхала: "Жалел меня очень".
В ту пору всё это смешным мне казалось,
Казалось любовь чем сильнее, тем злее.
Трагедии, бури, какая там жалость.
Но юность ушла, что нам ссориться с нею.
Однажды, больная бессонницей зябкой
Я встретила взгляд твой...
Тревога в нём стыла.
И вспомнилась вдруг мне та старая бабка
Как верно она про любовь говорила!
И ещё вот это. Хоть и песня, но главное в ней - лирика:
Високосный год - Лучшая песня о любви.
Так вот теперь сиди и слушай -
Он не желал ей зла,
Он не хотел попасть ей в душу-
И тем лишить ее сна...
Он привозил по выходным ей сладости,
Читал с ее ладонных линий,
И он не знал на свете большей радости -
Чем называть ее по имени.
Ей было где-то 36,
Когда он очень тихо помер,
Ей даже не пришлось успеть.
В последний раз набрать его несложный номер...
Но - в первый раз - несла она ему цветы -
Две ярко-белых лилии,
В знак, что более никто, кроме него,
ТАК не называл ее по имени...
И было ей 76,
Когда ее самой не стало.
Нет - не страшила ее смерть,
Скорей - она о ней мечтала!
Бывало, знаете ли, сядет у окна,
И смотрит, смотрит, смотрит, смотрит в небо синее:
Дескать, когда умру - я встречу его там,
И вновь тогда он назовет меня по имени!
Какая, в сущности, смешная вышла жизнь,
Хотя, что может быть красивее,
Чем сидеть на облаке - и, свесив ножки вниз,
Друг друга называть по имени!
Всю тему не читала ещё, можтет их уже и упоминали...
А свои обычно не оставляю. Рву, когда успокоюсь :-). Для меня стихи - выражение глубоко внутренних чувств.
Число твоих любовников, Мари,
превысило собою цифру три,
четыре, десять, двадцать, двадцать пять.
Нет для короны большего урона,
чем с кем-нибудь случайно переспать.
(Вот почему обречена корона;
республика же может устоять,
как некая античная колонна.)
И с этой точки зренья ни на пядь
не сдвинете шотландского барона.
Твоим шотландцам было не понять,
чем койка отличается от трона.
В своем столетьи белая ворона.
для современников была ты нехорошая женщина
Бродский один из 20 сонетов к марии стюарт. вообще люблю весь цикл стихотворений. Оттуда же
Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Все разлетелось к черту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. И далее: виски:
в который вдарить? Портила не дрожь, но
задумчивость. Черт! все не по-людски!
Я вас любил так сильно, безнадежно,
как дай вам Бог другими — но не даст!
Он, будучи на многое горазд,
не сотворит — по Пармениду — дважды
сей жар в крови, ширококостный хруст,
чтоб пломбы в пасти плавились от жажды
коснуться — «бюст» зачеркиваю — уст! Любовь сильней разлуки, но разлука
длинней любви. Чем статнее гранит,
тем явственней отсутствие ланит
и прочего. Плюс запаха и звука.
Пусть ног тебе не вскидывать в зенит:
на то и камень (это ли не мука?),
но то, что страсть, как Шива, шестирука,
бессильна — юбку он не извинит.
Не от того, что столько утекло
воды и крови (если б голубая!),
но от тоски расстегиваться врозь
воздвиг бы я не камень, но стекло,
Мари, как воплощение гудбая
и взгляда, проникающего сквозь. Не то тебя, скажу тебе, сгубило,
Мари, что женихи твои в бою
поднять не звали плотников стропила;
не «ты» и «вы», смешавшиеся в «ю»;
не чьи-то симпатичные чернила;
не то, что — за печатями семью —
Елизавета Англию любила
сильней, чем ты Шотландию свою
(замечу в скобках, так оно и было);
не песня та, что пела соловью
испанскому ты в камере уныло.
Они тебе заделали свинью
за то, чему не видели конца
в те времена: за красоту лица.
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем, — и через плечо поглядела.
Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни
Сторожа и собаки, — идешь, никого не заметишь.
Как тяжелые бочки, спокойные катятся дни:
Далеко в шалаше голоса — не поймешь, не ответишь.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, —
Не Елена — другая — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Не утоляет слово
Мне пересохших уст,
И без тебя мне снова
Дремучий воздух пуст.
Я больше не ревную,
Но я тебя хочу,
И сам себя несу я,
Как жертву палачу.
Тебя не назову я
Ни радость, ни любовь.
На дикую, чужую
Мне подменили кровь.
Еще одно мгновенье,
И я скажу тебе,
Не радость, а мученье
Я нахожу в тебе.
И, словно преступленье,
Меня к тебе влечет
Искусанный в смятеньи
Вишневый нежный рот.
Вернись ко мне скорее,
Мне страшно без тебя,
Я никогда сильнее
Не чувствовал тебя,
И все, чего хочу я,
Я вижу наяву.
Я больше не ревную,
Но я тебя зову.
"Високосный год" люблю и считаю, что тексты у них бело-интуитские, даж Джечьи, скорее всего.
Вот, смотрите.
Метро
Наша с ней основная задача -
не застуканными быть на месте:
явки, пароли, чужие дачи,
и дома надо быть в десять.
Она прячет улыбку и слезы,
она редко мне смотрит в глаза;
мы спешим разными дорогами
на один вокзал...
В тайниках ледяного сердца
спрятан очень большой секрет,
как одна короткая встреча
затянулась на несколько лет.
Среди сотни общих знакомых
и десятка фальшивых друзей
она делает вид, что смеется,
я стараюсь не думать о ней...
Мы могли бы служить в разведке,
мы могли бы играть в кино!
Мы как птицы садимся на разные ветки
и засыпаем в метро.
Это мы придумали Windows,
это мы объявили дефолт,
нам играют живые Битлз,
нестареющий Эдриан Пол,
наши матери в шлемах и латах
бьются в кровь о железную старость,
наши дети ругаются матом,
нас самих почти не осталось...
А мы могли бы служить в разведке,
мы могли бы играть в кино!
Мы как птицы садимся на разные ветки
и засыпаем в метро.
От Алтуфьево до Пражской
лишь на первый взгляд далеко:
мы везем московские тайны
по секретным веткам метро.
Не найдя подходящего слова
и не зная других аккордов,
мы теряем друг друга снова
в бесконечности переходов...
Мы могли бы служить в разведке,
мы могли бы играть в кино!
Мы как птицы садимся на разные ветки
мы засыпаем в метро... Фонарики
С улицы да с холода в дом заходят валенки,
смотрят глазки честные, да верится с трудом.
тихая история закипает в чайнике:
страшно даже думать выйдет что потом.
Огоньки-фонарики, завтра новый день придет,
может, что подарит нам, может, отберет!
В наших старых часиках цифр нет и стрелочек,
в нашем старом домике только мы с тобой!
Платица-штанишки мальчиков и девочек
по всей земле разбросаны, я стоя, ты cтой3...
Огоньки-фонарики, завтра новый день придет,
может, что подарит нам, может отберет!
Завтра на базаре я украду копеечку
и на ту копеечку нам куплю конфет.
Как-то все нескладно вечно получается:
и песенка кончается, и больше слов нет!
Время, болезнь - это уже неизлечимо,
с поезда не слезть и еле-еле различимы
ноты песенки моей. Как ножом по гордости
расписание судьбы и билет до конца этой повести.
А там на последней станции
старость встретит поезд мой,
повиснет на мне бородой
и усами седыми,
да и предложит в покое сладостном
в мягких и теплых причинах
расписаться мне в собственной слабости
каллиграфическими морщинами...
У них у каждой теперь семья,
у них теперь по воскресеньям
их безотказные мужья
и покупные приключения.
Завалиться к ним домой!
Вот была бы подлость...
Я ваш двадцать первый встречный,
я под откос набираю скорость!
Там, там на последней станции
старость встретит поезд мой,
повиснет на мне бородой
и усами седыми,
да и предложит в покое сладостном
в мягких и теплых причинах
расписаться мне в собственной слабости,
каллиграфическими морщинами...
Там-там-там на последней станции
старость встретит поезд мой,
повиснет на мне бородой
и усами седыми,
да и предложит в покое сладостном
в мягких и теплых причинах
расписаться мне в собственной слабости,
каллиграфическими морщинами... Шестой день осени
Ждет меня целый день
(безумная женщина!),
ищет меня повсюду, плачет,
дома сидит одна,
набирает номера телефонов,
но как меня по ним найти не знает,
думает, что я не могу и минуты
жить без ее серых глаз...
Сварен давно обед,
да что там обед,
уже остыл ужин.
А меня все нет!
Ну где же я хожу так долго,
голоден, зол и простужен!
И, правда, как я живу весь день
Не видя ее серых глаз?
Осень недавно в городе - шестой день.
Мое время уезжает вдаль на игрушечном поезде.
Я редко смотрю в календарь,
Так бы и не вспомнил - память девичья, -
А тут вдруг - раз, и опаньки!
Я уже целый год не видел ее серых глаз...
Он садится с нею рядом,
Он берет ее за плечи,
и причудливым узором засверкает его речь:
< < Слушай, там, далеко-далеко, есть земля.
Там Новый Год, ты не поверишь, там Новый Год два раза в год, вот.
Там снег, там столько снега,
что если б я там не был сам,
Я б не поверил, что бывает столько снега,
что земля не видит неба,
и звездам не видать с вершин,
как посреди огней вечерних и гудков машин
мчится тихий огонек моей души> >.
Тихо-тихо-тихо! там Нью-Йорк говорит с Москвой:
< < Москва, Москва, забери меня домой!> >
долгою упрямою строкой
бежит дорога подо мной,
еще чуть-чуть и распрощаемся с землей!
А ей клянется, что вернется:
< < Совру так с места не сойду!> >
Врет... сойдет...
< <... Посреди огней вечерних и гудков машин
мчится огонек моей души...> >
Посреди огней вечерних и гудков машин
мчится тихий огонек его души.
Какая глупость, право, верить его словам,
а не поверить - грех,
тому, который веселее и светлее их всех, эх!
Она молчит и улыбается ему, тому,
который возвращается...
Посреди огней вечерних и гудков машин
мчится тихий огонек его души.
Посреди огней вечерних и гудков машин
мчится тихий огонек моей души.
