Стукнул по карману - не звенит,
Пустота зловещая в карманах
Сердце - птицей в солнечный зенит,
А в душе - туманы растуманы.
Заняты обыденной игрой
Легкость бытия и сложность быта
Это мой лирический герой,
Или бабка плачет у корыта? (c) Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил,
На каменьях под копытом,
На горе под колесом,
Иль во рву, водой размытом,
Под разобранным мостом.
Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.
Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине.
Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?
То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!
То ли дело рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай;
То ли дело, братцы, дома!..
Ну, пошел же, погоняй!..(с)
"Ветер, ветер! Ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине море,
Всюду веешь на просторе.
Не боишься никого,
Кроме бога одного.
Аль откажешь мне в ответе?
Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ее".-- "Постой, --
Отвечает ветер буйный, --
Там за речкой тихоструйной
Есть высокая гора,
В ней глубокая нора;
В той норе, во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места,
В том гробу твоя невеста".
(с)
Свобода - миф; для глупости и гнева
нет логики, нюансов и дилемм.
Все - на коленях, все - глазами в небо,
все говорят: нет правды на земле.
Но опустите веки, Бога ради,
глядящий внутрь счастливее слепца.
Ловец на зверя, зверь ли на ловца -
бегут; а там - свята земля в ограде
кладбищенской. Ей нет конца.
В системе лжи есть истина. Система
безнравственна в зачатке, говорю,
любая - от эстрадного ревю
до политического, до Эдема,
до муравейника, но истинна - тогда,
когда в основе составных, пусть немо)
пребудет некий элемент стыла.
Религия - отдушина. Икона
ли, идол ли - активнейший гормон
желающему в месиве времен
чужую ноту вытянуть спокойно,
принять обман и раствориться в нем.
Фаллические луковицы храмов,
согдийская ритмичная тоска -
язычество; для рыбьего садка,
как и для массы у телеэкранов,
нет радости. Без радости глаза
незрячи, и блаженствую, покуда
не вижу сладкой лжи.
Кто указал,
что притягательная сила блуда
не есть возня на ложе, не объятья
и поцелуи, а боязнь проклятья,
налет преступного - был прав. И цель
темна. Горячим потом пахнет платье
и губы в отвратительной пыльце.
Дурное свойство - видеть в черном свете
явления и связи между ними,
предмет исканий, надпись на предмете
и прочее - фатально, но честней,
чем улыбаться гибели карминно
бороздками от пальцев на стене.
Возможно, что сорвавшийся на крик
действительно живет в контексте крика;
и черную горячую паприку
на месте рта выращивает лик,
ликуя: "...изреченная - есть ложь...".
Опомнись, я! Не отыскав галош
под вешалкой в замызганной прихожей
квартиры, где случайно был в гостях,
расшаркаешься: "боже мой! пустяк!.."
и удалишься прочь, решив: негоже,
мол, подвергать нелепым подозреньям
милейшую хозяйку...
Мон ами,
что - перед этим - груда рассуждений,
финты морали? Только помани,
смени возможность - действием, структуру
логическую - жизненной, и вот -
в игрушке ветхой кончился завод.
Маэстро, уничтожьте партитуру,
поскольку в человеках и скотах
темна вода с плывущими венками.
Ночной огонь. Поднос на трех китах.
Стакан дождя. И дождь кипит в стакане.
(c)
- А начнет болеть, когда уже не со мной, кто же будет его лечить?
Он запирает дверь, она распахивает окно, будто позабыла ключи, эту опцию взять бы и отключить, выбросить букву «л», он молчит, боль дотягивается до ключиц…
Есть игра – верь-не-верь, её суть ясна - каждый рассказывает своё. У неё из раны видна весна, чуть пригреешь – и тает лед, еще чуть – и я лето допью до дна, кажется, календарь не врет. А она? Ну а что она? Не считает дни. Ты её ударь, замолчи, сомни, с понедельника зачеркни.
- Как бывает, что столько слез?
Так смешно держать, отпускать, ловить, и смотреть, что калейдоскоп складывается стеклышками любви... Сколько б мы протянули – с год? Чего доброго – начали бы гнездо вить, пожалуйста, пусть уж сама уйдет, с пониманием. Без обид. Дело известное, волчья сыть, затягивающие пески, сейчас она думает, что не может быть иначе, чем есть из моей руки, и летит, знай себе, летит, крепче впечатывая каблуки, но может, все-таки возвратить? Виски тупо стучит в вискИ, три толстых тетки прядут и прядут нить, руки легки, клубки горьки, как стрихнин...
- Если мне суждено уйти, кто тогда будет с ним?
Солнце спрячет лучи, расплавленные ножи, тоску зарядив в дожди, она будет идти, глядя как нежность её бежит, не выпитая из груди, и не будет знать, что он слышит лишь двери скрип, что последний шаг – для нее только первый шаг, она будет идти, не зная, что нежность её звучит, навсегда - у него в ушах.
И когда-нибудь на каком-нибудь берегу, где стеклышки обкатанные лежат, он найдет и поднимет, чтоб порадовать хнычущего малыша, станут вместе смотреть сквозь него в горизонт, в сливающуюся даль, потому что она идет, и нежность её идет, и не кончается календарь...
Лети моё чудо мохнатое ночного чернильного цвета
Туда, где все кошки свободны, где вискас висит на лианах,
Где будешь себе ты хозяин, и слова никто уж не скажет
Тебе поперек за обрывки белья или важных бумажек,
Которые странные люди считают важнее, чем личность кошачья,
Что хочет буянить и прыгать, ни с кем не считаясь в порывах
Своей необузданной страсти к свободе от гнусных запретов
Прости, мой любимый малыш, я чуть позже тебя догоню...
Жили-были три слова, три старых слова, от которых ветер и дым коромыслом, три ветхих слова, повторы которых грозили потерей всеобщего смысла, их затирали, смывали водкой, забыть пытались, но они все были, три слова в мире, загнанном в мыле, мерой всего, что бы не случалось, мерзли в зиму, пылали летом, вопрос-ответ на «всегда» и «завтра», оговоренные, неверные, столько раз выброшенные за борт, молоком на губах не сохли, заходились в плаче как сердце, сарацинами у обочин караванов и жгучим перцем в ранах, раковинах, обманах, на каком-нибудь суахили, жили были три слова, странно, что они меня не любили… (с)
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в праздной суете
разнообразные не те.
И он
не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучимся мы с ним.
Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.
А той -
скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.
О, сколько
нервных
и недужных,
ненужных связей,
дружб ненужных!
Куда от этого я денусь?!
О, кто-нибудь,
приди,
нарушь
чужих людей соединённость
и разобщённость
близких душ!
1957
Кто бы сказал, что мы встретимся под этой звездой,
Я не смотрел на часы, я думал у меня проездной.
Побереги себя, не трать на меня весь свой яд.
Все уже случилось. Мертвые матросы не спят.
Я не знал, что я участвую в этой войне
Я шел по своим делам, я пал в перекрестном огне
Едва ли я узнаю, кому был назначен заряд
Впрочем, все равно. Мертвые матросы не спят.
Не спрашивай меня;
Я не знаю, как испытывать грусть.
Соленая вода разрешила мне молчать.
Соленая вода знает меня наизусть.
Знать бы загодя, что уготовано мне впереди,
Я бы вырезал твое имя у себя на груди;
Все было так быстро, я даже не запомнил твой взгляд,
Но теперь я в курсе, а мертвые матросы не спят.
Не знаю, как бы начать и какую строчку выдумать из тех, что выглядывают из-за плеча, дергают за подол, катятся из-под ресниц, чтобы ты прочел их, но не так, чтобы пал ниц, а так, чтобы никто больше не понял и не унес эти строчки из тех, от которых бежать бы со всех непослушных ног, тех, что ждут, когда кто-то из нас нажмет на курок, тех, что бьются, намериваясь все выломать и вылететь так, чтобы облака стали видимыми последствиями нашего валяния дурака.
Может и будем еще лежать на каком-то выкрашенном в изумруд лугу, пока строчки бегут, выдыхаясь и падая на бегу, и показывать пальцем на облако в форме змея, превращающегося в яблоко... но скорее - станем закрытей, отчаяннее и злее.
Что ты прячешь в облаке, предвещающем мой закат - безразличие? - полноте, это тебе не ад, это не черти, а просто отчаянная черта, червоточина, точка, не запятая, и я скажу тебе - где-то там, в месте моего рая догораю та я, которой облака кажутся последствиями так и не пролитого в небо молока, и за потерей мне не ведом страх и не ведом стыд.
Скоро утро, и вечность тлеет. И Бог простит...
(с)
Догорает сигарета, пальцы жжёт,
Много в пепельнице битых тараканов.
В ванной комнате давно вода течёт,
Дай-то Бог, чтоб хоть текла она из крана.
Вот и нет. Видать, что верхний мой сосед
Утопился, если брать размер подтёка.
Так и капает уж сорок с лишним лет
То ли с запада, а то ли и с востока.
Серебристой малой рыбкой
Юность буйная прошла,
Лишь торчат в трясине зыбкой
Два потерянных крыла.
И тик-так, тик-так, "Титаник"
Лёг на дно спокойно жить.
Дама пик всё манит, манит,
Хочет переворожить.
Дама пик всё манит, манит,
Как заманит, так обманет.
Отвалилась штукатурка - вот те на!
По стене размытой трещины змеятся.
Это ж только с виду вроде бы стена,
Это ж только с виду хочется смеяться.
Догорает сигарета, пальцы жжёт,
В голове от тараканов тесновато.
Тихо капает вода и жизнь течёт,
А вода... Она ни в чём не виновата.
(с)
... Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?!
(О. Мандельштам)
Научили пилить на скрипочке,
Что ж -- пили!
Опер Сема кричит:
-- Спасибочки! --
Словно:
-- Пли!
Опер Сема гуляет с дамою,
Весел, пьян.
Что мы скажем про даму данную?
Не фонтан!
Синий бантик на рыжем хвостике --
Высший шик!
Впрочем, я при Давиде Ойстрахе
Тоже -- пшик.
Но -- под Ойстраха -- непростительно
Пить портвейн.
Так что в мире все относительно,
Прав Эйнштейн!
Все накручено в нашей участи --
Радость, боль.
Ля-диез, это ж тоже, в сущности,
Си-бемоль!
Сколько выдано-перевыдано,
Через край!
Сколько видано-перевидано,
Ад и рай!
Так давайте ж, Любовь Давыдовна,
Начинайте, Любовь Давыдовна,
Ваше соло, Любовь Давыдовна,
Раз -- цвай -- драй!..
Над шалманом тоска и запахи,
Сгинь, душа!
Хорошо, хоть не как на Западе,
В полночь -- ша!
В полночь можно хватить по маленькой,
Боже ж мой!
Снять штиблеты, напялить валенки
И -- домой!..
... Я иду домой. Я очень устал и хочу
Спать. Говорят, когда людям по ночам
Снится, что они летают -- это значит,
Что они растут. Мне много лет, но
Едва ли не каждую ночь снится, что
Я летаю.
...мои стрекозиные крылья
Под ветром трепещут едва.
И сосен зеленые клинья
Шумят подо мной, как трава.
А дальше --
Таласса, Таласса! --
Вселенной волшебная стать!
Я мальчик из третьего класса,
Но как я умею летать!
Смотрите --
Лечу, словно в сказке,
Лечу, сквозь предутренний дым,
Над лодками в пестрой оснастке,
Над городом вечно-седым,
Над пылью автобусных станций --
И в край незапамятный тот,
Где снова ахейские старцы
Ладьи снаряжают в поход.
Чужое и глупое горе
Велит им на Трою грести.
А мне --
За Эгейское море,
А мне еще дальше расти!
Я вырасту смелым и сильным,
И мир, как подарок, приму,
И девочка
С бантиком синим
Прижмется к плечу моему.
И снова в разрушенной Трое
-- Елена! --
Труба возвестит.
И снова...
... На углу Садовой какие-то трое остановили
Меня. Они сбили с меня шапку, засмеялись и
Спросили:
-- Ты еще не в Израиле, старый(...)?!
-- Ну что вы, что вы?! Я дома. Я--пока--
--дома. Я
Еще летаю во сне.
Я еще расту!..
(с)
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!
Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.
Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.
Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Когда ей случилось шестнадцать
Он уже был женат.
У нее - подросточий ад,
Челка и старшие классы,
Он заново учится улыбаться,
Не оглядываясь назад.
Она запоем пила Набокова
Книжным ребенком вокруг да около
Засыпала, роняя ресницы,
В девятнадцать вдруг - девочка-птица,
Звонко поющий колокол.
У него все нёбо исколото
Словами, невписанными в страницы.
В двадцать пять она думала - вдруг приснится
незамутненное чудо,
Подруги смеялись - скажи, ну откуда
Такая отпетая небылица?
Она улыбалась, кусала губы...
Он развелся, решил покуда
Сменить замки и закрыть границы.
Она думала - скоро тридцать,
Жизнь на сломе, число на излет.
Ему некуда торопиться -
Он живет себе, как живет...
Но кто-то задумал их параллельно -
Сны, мысли, порезанные ладони...
Сколько б не было на рельсах его Каренин,
Скольких бы она ни звала Печорин.
Им бы встретиться в мире - по честному
Прямыми в геометрии Лобачевского,
В кофейне за соседними креслами,
Где она блаженно вдыхает книжку,
Счастливо закрыв глаза,
Где он уже выпил лишку,
Чтоб понять как же долго ждал
Эту девочку, книжку, знакомый жест...
Учитель, Мудрец, темноликий старик,
Знающий мир до былинки убогой,
Зачем ты не видишь, что твой ученик
Вдруг объявляет себя полубогом?
А руки его - пара серых ворон -
О, как хитра их нечистая сила!
Вот где-то в Лаконии плачет Хирон
О непредвиденном скотстве Ахилла.
И будь ты хоть трижды поэт и мудрец,
Так уж написан закон Ойкумены:
Эллада ли, Русь ли - великий певец
Если велик, то и слеп непременно.
Сто черных друзей, сто надменных царей
Золото вынут, усадят у трона,
Потребуют - пой! - а в ладони твоей
Струны промокнут слезами Хирона.
И женщина сбросит последний покров,
Танцем поманит. Жаль - не увидишь.
И соль через пальцы впитается в кровь.
Ты не сумеешь и встанешь, и выйдешь.
Хлебнешь у крыльца от граненой воды.
Что тебе, гордому, злато земное?
...и снова за руку берет поводырь -
Зрячий твой, купленный царской мошною. (с)
..у твоих чудес больше нет причин, бледным пламенем на воде напишу то, о чем ты молчишь, пусть вода отдается льдам, пусть огню не хватает сил, я тебя теперь запросто им отдам, потому что не знаю, смогу ли тебя простить...
геймгёрл - я закрываю счёт)))
сокровище я открываю окно лети-лети лепесток
моё ролевое платье поистрепалось в короткий срок
играем под током играем под кайфом играем четыреста долгих минут
не правда ли пальцев не исколов принцессы не могут заснуть
сокровище вызовем фею фея починит нам телефон
фея купит еду переставит винду фея вынесет лишнее вон
высокоскоростной високосный просвистит сквозняком у виска
не заметишь не вспомнишь не станешь скучать если скажешь мне где их войска
на каждого змея есть свой георгий и я как обычно найду
то что опять заставит меня соскочить на полном ходу
нет ни разбойников ни казаков каждый встречный по-своему прав
но моя беспородная вздорная кровь сильней твоего серебра
я продаю её как антидот пей моя радость пей
боюсь мне нечем тебя удивить кроме собственных рваных цепей
души не чаю увижу таю играючи жгу мосты
и как всегда между нами тайга даже если я это ты
засею бессмысленным сорным шрифтом вороха электронных страниц
такое приснится чужая граница не стоит своих столиц
не в теме не в стиле не брали бастилий ключей от чужой москвы
петляли платили меняли фамилии вдруг перешли на вы
я пас сокровище в этой колоде только червовая масть
есть сотня свидетельств того что я не боялась в тебя упасть
зачем ты берёшь меня за проводок и выдёргиваешь из сети
баста сокровище вот тебе небо хочешь лети-лети
сокровище я закрываю счёт верни мне моих синиц
не правда ли многие могут видеть не дальше своих ресниц
такие как мы уродцы имеют жизней больше одной
глядя в твои колодцы я опасаюсь истечь слюной
я больше не буду прости-прости а меньше я не хочу
окно открыто лети-лети game over опять вничью
Мы закрыли глаза, чтоб не знать, как нам плохо,
И с тех пор все равно - где здесь ночи, где дни;
Партизанским костром догорает эпоха,
А в парикмахерских - вальс, и девушки танцуют одни.
На роскошных столах все накрыто для пира,
Только нету гостей - хоть зови не зови;
Можно бить, хоть разбей, в бубен верхнего мира,
Только летчиков нет, девушки танцуют одни.
Все иконы в шитье, так что ликам нет места,
А святую святых завалили в пыли;
В алтаре, как свеча, молча гаснет невеста,
Но все куда-то ушли, и девушки танцуют одни.
От пещер Катманду до мостов Сан-Франциско
Алеет восток, и мерцают в тени
Эти двери в Эдем, что всегда слишком близко,
Но нам было лень встать, и девушки танцуют одни.
Научи меня петь вопреки всей надежде,
Оторваться - и прочь, сквозь завесы земли;
Ярче тысячи солнц пусть горит все, что прежде.
Я еще попою.
Девушки танцуют одни.
(с)
